Харитонов и пустота

Первая осень подкралась, как вор в подворотне.

Думал, будет дождливо и сыро, под стать настроениям,

но первый сентябрь был жарким, сухим и ломким -

как лист бумаги, почти избежавший огненной смерти.

 

Не уснуть при закрытых окнах. Откроешь - собаки воют.

Выйдешь из дома: ночь окружила, стонет,

сливы давно перезрели, падают, да и черт с ним!

 

Сядет на рундуке, глянет в прозрачное небо.

"Даже тоска не берет, нет на тоску никакой управы," -

думает Харитонов.

 

В этой сентябрьской ночи прячутся чьи-то тени,

злобно звенит комарик, чувствует, что живой.

Где там сейчас Настюша?

Кончится понедельник,

вытянет вторник, среду, скатится четвергом

к пятнице.

Пятница, я Робинзон Крузо,

я круизер Shadow, мне бы лететь на свет,

эх, Харитонов, где бы?

 

То-то, что и нигде.

 

Были б хотя бы слёзы - было бы как-то проще,

но Харитонов молча пялится с рундука,

и ничего не видит, и ничего не помнит.

Только как надвигается пустота.

 

Сначала пропали птицы. Потом заткнулись собаки,

и даже подумалось: "Славно, теперь засну".

Но пустота разрасталась, заглатывая во мраке

непривычную пустоту

по левую его руку, по старую его память,

по прежнюю его жизнь.

И звезды тоже пропали, и комариный писк

сменился тяжелым стуком, грохотом в голове.

"Ну же, давай, Евлампий," - шепчет себе Харитонов,

сглатывает и шарит ладонями в пустоте.

 

В грузное его тело словно закачан гелий.

Думает Харитонов, что отпусти - взлетит,

и полетит над миром нелепым таким медведем.

 

Хочется отпустить.

 

Думает: "Дети. Дети. Собаки, хоть и замолкли,

но завтра еды попросят, куда они без меня?

Дети приедут скоро. Собакам нужна еда."

 

Ладонью нащупав доску,

хватается за ступеньку,

и наконец-то плачет: "Отпусти меня, пустота".