Огонёк ( 10 глава повести "Восемь долгих лет")
"Скоро будем вместе". И вот они вместе… Но какой ценой далось это! И военным, кто принял на себя
непосильный удар, и гражданским, потерявшим близких людей и крышу над
головой…Пока Мария не выезжала из дому, всё казалось ей должным,
переносимым, но, выбравшись в Волноваху и выехав за околицу посёлка, она
испытала шок, от которого ещё долго не могла прийти в себя.
Там, где у украинцев была вторая линия обороны, на местах врытых в землю
бетонных укреплений зияли глубокие ямы, отороченные разметавшимися ящиками
для снарядов. По дороге на Бугас чернели остовы сгоревших военных машин. Строй
деревьев вдоль дороги был прорежен разорвавшимися снарядами, и вместо ветвей
торчали полусгоревшие клыки. Асфальт был так изрыт прилётами, что машину
бросало то в одну, то в другую сторону при увёртывании от выбоин. На выезде из
Бугаса, там, где Мария часто покупала чебуреки в придорожном кафе, неожиданно
для проезжающих открылась снесённая крыша, отброшенные ударной волной и
валяющиеся в стороне остатки прилавка, одинокий вспоротый стул с металлической
спинкой и верхушка перебитой голубой ели. Мина прилетела сюда утром, когда в
здании были люди, погибли посетители, погибла и хозяйка, сгорели мгновенно.
После такого зрелища Мария ни на секунду не забывала о сёстрах, на поиски
которых и отправилась в Волноваху. Знакомый, что был за рулём, предупредил её,
что подвезёт к дому и высадит, а сам отправится по своим делам. Заезжать за ней не
будет, ей придётся добираться через весь город и искать его на улице Обручева. На
всё дал ей только час.
Вот и Волноваха, показалась знакомая вышка. Как это она уцелела? Уцелел и
украинский блокпост на въезде. Целыми остались и бетонные блоки да полосатые
красно-белые конусы у шлагбаума. Дальше дорога шла мимо кладбища. Не повезло
кладбищу, прилетело сюда, да не раз. Слева от центрального входа гипсовая фигура
Божьей Матери. Божья Мать уцелела, но плиты вокруг неё, скамеечки со столиками,
берёзки и ели – в щепки.
Улица, ведущая от кладбища в город, - как кадр из документального фильма о
Великой Отечественной войне: ни одной живой крыши, ни одного устоявшего окна,
ни единого целого забора – всё разбито, вырвано, искорёжено, сожжено. Порванные
провода, как извивающиеся змеи, вьются по дороге. Вокруг домов – разбросанные
мебель, одежда, посуда, с одного из балконов свисает детская игрушка. Кажется,
заяц…
Когда они проезжали мимо парка, там, где летнее кафе «Райский уголок», прямо
посреди улицы застыли останки танка. Не подбитый танк, а именно «останки».
Нельзя было разобрать, где гусеницы, где башня, где дуло, это были лишь
фрагменты боевой машины, перемешанные, словно сброшенные сверху чьей-то
жестокой рукой. На фоне этой мрачной груды выделялись ржавого цвета
шашечки…
Марию бил озноб, она представила себе тех, кто сидел в этом танке, кто погиб
так мучительно! И это не кино, не компьютерная игра, а настоящий бой не на жизнь,
а на смерть. И этим ребятам выпала смерть страшная…
- Боекомплект взорвался, - сказал знакомый, остановив машину. – И не понятно,
чей это танк, украинский или наш.
Он вышел, а она осталась сидеть в машине, наверное, ноги не слушались бы её
сейчас. Ведь здесь, на этом месте, шёл бой. Из новостей она узнает позже, что один
из танков прорвётся в Волноваху, где ещё долго будут зверствовать азовцы, и будет
подбит, из экипажа уцелеет лишь один солдат. После гибели товарищей он
выберется из машины и будет спрятан волновахской женщиной по имени Светлана.
И две недели она будет укрывать его, в то время как укры собьются с ног в поисках
выжившего танкиста.
Не удивительно, что от домов вокруг ничего не осталось. Людей и сейчас не
было видно, разве что только в одном из дворов двое мужчин через пробоину в
стене выносили какие-то уцелевшие стройматериалы и складывали на
двухколёсную тележку. Знакомый Марии подошёл к ним и хотел что-то спросить о
танке, но они почти враждебно глянули в его сторону и, буркнув что-то непонятное,
отвернулись. Им, оставшимся без жилья, наверное, было абсолютно всё равно, чей
это был танк, наш или украинский. И их можно было понять.
Двигаться дальше стало тяжелее. Дороги как таковой не было, потому что всюду
валялись вырванные двери и окна, поваленные деревья, оторванные и изрешеченные
куски заборного профиля, сражённые осколками и беззащитные перед ними коты и
собаки. Спасибо, что трупов не было видно, к тому времени останки убитых людей
уже собрали и увезли. Но вид мёртвого белого пса, словно уснувшего на обочине,
заставил Марию заплакать и отвернуться.
Чем ближе они пробирались к центру города, где жили сёстры Марии, тем
тревожнее становилось у неё на душе. Она ведь ничего не знала о них. Живы ли? И
разве можно было в этом аду уцелеть? Здесь же каждый метр прошит свинцом!
Пятиэтажный дом на улице Блюхера стоял молодцом. И даже с крышей. К нему
они подъехали сзади, видны были только выбитые стёкла в окнах и балконах.
Буквально выпрыгнув из машины, Мария достала из багажника два увесистых
пакета, в которых были буханки хлеба и доставшаяся им с матерью гуманитарная
помощь. Машина с водителем уехала, а Мария потащила продукты во двор, обогнув
угол дома, остолбенела: окон в квартире сестёр не было, вместо них темнели две
огромные дыры. И отсутствовала входная дверь в подъезд, на её месте полулежал
оборванный бетонный козырёк, закрывающий почти полностью вход в подъезд,
оставляя только узкую щель, через которую разве что мог протиснуться только
ребёнок. К одной из дыр, ведущей в квартиру сестёр, была приставлена длинная
деревянная лестница. Видимо, именно по ней жители и забирались в дом.
Марию в первые мгновения поразило то, что окон не было, но на улицу были
видны картины, по-прежнему висевшие на стенах жилой комнаты, и целый
холодильник, выглядывающий из кухни. Разве при таком обстреле могло хоть что-
то уцелеть? Мария забеспокоилась и стала кричать, звать сестёр:
- Галя, Таня! Девочки, где вы? Вы живы?
В ответ никто не отозвался. Рядом на улице тоже никого не было, чтобы можно
было расспросить. Бросив на землю пакеты, Мария побрела вдоль дома, заглядывая
в выбитые окна.
- Есть кто-нибудь живой? Откликнитесь, пожалуйста!
Но снова тишина и никакого движения. Где же их искать? Может, ранены, в
больнице?
Вдруг из-за угла здания показался парнишка в спортивной куртке, чёрной
бейсболке, уставился на Марию, мол, кого ищете. Она объяснила, и он тут же её
успокоил:
- Живы. Они в подвале.
Дверь в подвал оказалась такой низкой, что ей пришлось наклонить голову,
вобрав её в плечи. С тяжёлыми пакетами в руках она не имела возможности
держаться за стену, оттого и пару раз чуть не растянулась на бетонном полу. Ещё и
темно было в подвале, света ведь в городе нет, а у неё с собой ни фонарика, ни
спичек. Крепко ударилась головой о какую-то ржавую трубу, потом споткнулась о
разбросанные на пути куски шлакоблока. На её счастье появился тот же паренёк с
маленьким фонариком в руке.
- Идите за мной, - сказал он и быстро пошагал по лабиринту, открывая по пути
несколько дверей, а она, стараясь не отставать, увязалась за ним.
Вид, открывшийся ей за грязными кусками плёнки, вызвал странное желание
завыть. Это был не подвал, а какой-то склеп, длинный, тёмный, с сырыми серыми
стенами, почти не освещаемый, лишь где-то в углу горела, мигая, тоненькая
церковная свеча. При её тусклом свете Мария только различала два ряда лежбищ
(кроватями это не назовёшь). Люди притащили сюда отовсюду то, что могли, что
успели – какие-то ящики, старые шкафы, мусорные баки, железные сетки от
кроватей, провалившиеся кресла-кровати, и на всём этом соорудили места, где
можно было лежать. При таком освещении Мария даже не могла различить, лежат
тут люди или просто постели накрыты одеялами, простынями. Белые пятна, как
саваны, выступали из мрака. Слышались чьи-то жалобные стоны, старческое
бормотание. И она вдруг поняла, что сёстры её, может быть, лежат раненые или
даже умирают. И дух здесь стоял смрадный, тяжёлый, невыносимый…
Позвала сестёр по имени. Кто-то, лежавший в противоположном конце подвала,
откликнулся:
- Тут они, тут. Но недавно ушли. За хлебом. Там бесплатные батоны должны
привезти…
«Ушли» - это слово вернуло ей надежду. Значит, не ранены. Время поджимало,
она должна была успеть найти сестёр. И нашла. Они получили батоны и заглянули
по пути к матери соседки по дому. У той был собственный домишко, крошечный
среди многоэтажек, дивом уцелевший при обстрелах. А в доме ПЕЧКА. Какое же
это счастье – печка в то время, когда в городе ни газа, ни света, ни воды! А тут и
борщ сварить можно, и воды нагреть помыться, и у грубки посидеть… Вспомнился
Марии бабушкин дом, где бабушка всегда сама топила печку. Лежишь ночью и
любуешься, как по стене у плиты играют блики огонька, слушаешь, как уголёк
трещит... Господи, как давно это было! Нет уже ни печки той, ни бабушки.
Первое, что увидела Мария, перешагнув через порог домика, - это сестра Галя с
большим белым котом, завёрнутым в шерстяную кофту. Увидев её, она растерялась
и даже не встала с табурета, продолжала укачивать зверя, только выдохнула:
- Машка!
Из другой комнаты показалась и Таня. Они ведь тоже ничего не знали, что с
Марией и тётей Лидой, переживали за них.
Обнявшись, сели делиться горестями. Галя рассказала, как украинские танки,
отступая, расстреливали центральную районную больницу, она как раз дежурила в
тот день. Последний залп дали по ЛОР, так что от её отделения почти ничего не
осталось. Главврач не сбежал из города, а всех – и медиков, и больных – спустил в
подвал, где они и укрылись от укроповских зверств. Там, в подвале, и помощь
больным оказывали, и операции делали, и роды принимали. Уходя, последний танк
выстрелил по дому врача Людмилы Ивановны Боцмановой, поджёг его и отправился
за остальными, освещаемый пламенем горящего дома.
А Таня рассказала, как её чуть не расстреляли. Она по ночам дежурила в
гостинице на соседней улице. И в эту ночь пошла проверить, всё ли не месте, не
залез ли кто в окно. Документы взять с собой не догадалась. А ей автомат в спину:
шо тут робите? И повели её под конвоем, как преступницу, сказали: расстреляем.
Спас внук медсестры, хорошо знавший и Татьяну, и Галю. Вернулась домой едва
живая от пережитого.
Долго засиживаться Мария не могла. Оставив продукты, обняв на прощание
сестёр, поспешила на улицу Обручева.
Одно дело – видеть город из окна машины, и совсем другое – идти по улицам.
Вот рынок, где ничего не осталось от зданий и контейнеров. Кое-где только
валяются прямо на асфальте разлетевшиеся вещи: кроссовки, футболки, бельё. На
углу был овощной магазин, теперь его нет, но пара людей, видимо, муж с женой,
собирают уцелевшие и раскатившиеся по ступеням бурячки, складывают аккуратно
в ящик, притороченный к велосипеду. На повороте двое военных вскрыли чей-то
гараж и выносят из него какие-то инструменты. Дом сгорел, а гараж выжил. В
следующем дворе на подвале надпись мелом «Здесь живут люди». Ещё через пару
дворов такая же надпись, но только на гараже.
Непроизвольно Мария стала считать уцелевшие здания. От центра до автовокзала
насчитала всего семь. Только семь целых домов… У последнего такого
непострадавшего дома, у самой калитки, когда-то стояла собачья будка, теперь же
от неё остались одни обломки, снаряд угодил как раз в середину, и перед будкой
краснели куски того, что осталось от сторожа на цепи…
А вот и площадь перед автовокзалом. Жуткое зрелище. Смотреть на это без
содрогания невозможно. Руины, одни руины. От автовокзала остались только
обугленные части стен. Кафе, ряд магазинов, аптека – ничего нет, только сметённая
и растёртая в чёрную крошку площадка. Вместо храма – как каркас из детского
конструктора – серебрятся металлические очертания, а сквозь них пробиваются
лучи мартовского солнца. И чернеет купол, у которого ни креста, ни позолоты. И
ещё кружат вороны над тем местом, где раньше на Крещение освящали воду…
Посреди площади – мёртвые тела танков. Лежат там, где их застала смерть.
Наверное, и рука художника не смогла бы создать более устрашающую картину…
А за танками амфитеатром встают горы битого кирпича – всё, что осталось от
гряды двухэтажных домов.
Мария стояла посреди площади, не в силах двигаться дальше. Тут когда-то жили
люди, пили кофе, ели бутерброды, выбирали в аптеке лекарство, ожидали на
скамейках свой автобус, смеялись, спешили из своих домов на работу – и в
одночасье ничего этого не стало. А ещё в этих пришедших на помощь танках сидели
молодые ребята, такие, как те, что заглядывали в школьное бомбоубежище и
рассказывали Наташе о себе; один из них, девятнадцатилетний парнишка, читал ей
свои стихи. Они принесли с собой смешного котёнка, подобранного где-то, и
оставили тут, в подвале, сказав:
- Мы вернёмся и его заберём.
Но они не вернулись, все погибли. Наташа часто вспоминает этого парня,
говорит, что он похож на её сына Ярослава, который тоже пишет стихи. Где-то
здесь, в Волновахе, погиб и Володя Жога, тот Воха, который встал на место убитого
Арсена Павлова; ему, почти мальчишке, спартанцы доверили командование…
И вдруг, как луч света среди уродливого царства смерти, выплыл в своём зелёном
величии Т-34, возведённый на постамент. Всё вдребезги, а он жив!
В далёком 1943 году танковая дивизия освободила Волноваху от фашистов. В
память о тех танкистах и был поставлен он здесь, творение незабвенного Кошкина.
И сейчас он, несломленный и даже не задетый ни снарядом, ни осколком, смотрел
свысока и словно говорил всем: Будем жить!
Время шло, и надо было идти дальше. Минуя сгоревший дом, Мария оглянулась
и вдруг увидела во дворе небольшого рыжего подростка, месяцев пять – шесть.
Пушистый, с белым пятнышком на вытянутой мордочке, а на носу и щёчках
полоски сажи. И худющий! Не известно, сколько дней голодал. А в саже потому,
что, видимо, искал съестное на пепелище. Почуяв её жалость, котёнок бросился со
всех лап ей навстречу. Взгляд хитрый, глаза узко поставлены, словно всё время он
чему-то удивляется. Смотрит на неё в упор и глазёнок зелёных не отводит, и будто
говорит: возьми меня! Что делать? Бросить тут – наверняка умрёт от голода. Люди
вон свёклу собирают, есть нечего. Осиротевших людей спасти трудно, а зверей и
подавно. И она протянула к нему руку, он доверчиво подошёл, обнюхал её.
- Ну что, Огонёк, поедешь ко мне жить? – спросила его. – Только уговор: лежать в
рюкзаке и молчать, а то водитель нас обоих высадит.
Самое удивительное, что он понял. До самого дома лежал в рюкзаке,
свернувшись калачиком, как испуганная мышка, не подавая признаков кошачьего
присутствия. Сосед провёз «зайца» и даже не догадался, что вёз он двоих.
- Вот, мама, - вытянула из рюкзака Мария сонного кота, - ещё один наш жилец,
зовут Огонёк.
- Конечно, Огонёк, - согласилась Лидия Даниловна, погладив приёмыша. – Ишь
какой огненный! А почему фейс в саже?
- Так у него дом же сгорел.
- Ах ты, бедный наш погорелец! Ну, налей ему молока.
Домашние коты сразу же приняли Огонька в свою дружную семью, как и собаки.
Сейчас он подрос и отнимает косточки у старших котов и даже у собак, но те ему,
как погорельцу, всё прощают. Иногда он рычит, как маленький моторчик, и
отбивается лапой, если посягают на его кусок. Но это потому, что он, как никто из
других котов, знает, что такое голод. А ещё, когда низко над посёлком пролетают
военные самолёты, Огонёк замирает с приближающимся гулом, втягивает в свои
кошачьи плечики рыжую голову и, поднимая её вверх, смотрит огромными
зелёными глазами, полными звериного ужаса, в небо, как бы ожидая чего-то
страшного, уже однажды испытанного… И так повторяется всякий раз, когда
самолёты летят на задание.
