ЦИТАДЕЛЬ

Православные мысли

 

* * *

 

Много лет назад начинал я читать роман Экзюпери «Цитадель». Помню — с первых строчек понравился буквально всем: ярким стилем, глубиной мысли, благородной задачей дойти до сути в каждом явлении. Одного я тогда не понял. Роман — попытка увидеть в нашей жизни Промысел Божий, осуществление извечной Истины Творца. И не понял по совершенно невероятной причине. Где-то в те дни я начал изучать Догматическое богословие сначала Макария, потом архимандритов Алипия и Исайи. И у Экзюпери, и у христианских теоретиков речь шла об одном. Но мне почему-то истины, выраженные художественным языком, показались не только не понятными, но и не истинными и даже еретическими.

 

Отложил я «Цитадель» на долгие годы, и вот, только на днях, словно кто-то подсказал мне, что в библиотеке моей стоит забытая книга, а может, она и не напрасно стоит там. Нашел, отрыл и зачитался, взял по привычке карандаш и линейку и в конце дня перепечатал подчёркнутые места. Думаю, они заинтересуют и вас, случайные и не случайные читатели моих дневниковых записей.

 

Антуан де Сент-Экзюпери

 

ЦИТАДЕЛЬ

 

(Выдержки)

 

… Ибо слишком часто я видел жалость, которая заблуждается, но нас поставили над людьми. Мы не вправе тратить себя на то, чем можно пренебречь. Мы должны смотреть в глубь человеческого сердца.

 

Все, кто живы, — я знаю, — боятся умереть. Они заранее напуганы предстоящей встречей. Но поверьте, я ни разу не видел, чтобы умереть боялся умирающий. Так за что же мне жалеть его? О чем плакать у его изголовья?

 

Мне известно и преимущество мертвых.

 

А мой отец? Смерть завершила его и уподобила изваянию из гранита. Убийца поседел. Его раздавило величие, которым исполнилась земная бренная оболочка, прободанная его кинжалом. Не жертва — царственный саркофаг каменел перед ним, и безмолвие, причиной которого стал он сам, поймало его в ловушку, обессилило и сковало. На заре в царской опочивальне слуги нашли убийцу: он стоял на коленях перед мертвым царем.

 

— Ты поймёшь суть каравана, увидев его в пути. Забудь тщету слов и смотри: на пути каравана пропасть, он обходит ее, скала — он огибает ее. Если песок слишком мелок, находит песок плотнее, но всегда караван идёт туда, куда идёт…

 

Своему пути подчиняется караван, направление — вот для него опорный камень на неведомом склоне.

 

Семечко, росток, гибкий ствол, твёрдая древесина — это ли дерево? Чтобы понять, не члени. Сила, мало-помалу сливающаяся с небом, вот что такое дерево.

 

Таков и ты, дитя мое, человек… Осуществление — вот что такое ты.

 

Время покажется тебе не продавцом песка, пускающим всё прахом, — жнецом, увязывающим тугой сноп.

 

… не нуждаются в жалости страждущие, успокоившиеся в лоне Господа и носящие по ним траур. Усопший, о котором помнят, живее и могущественнее живущего.

 

Сострадаю тому, кто открыл глаза в праотеческой тьме и поверил, что кровом ему Божьи звезды, и догадался вдруг, что он в пути.

 

Глубины сердца ведомы мне, и я знаю: избавив вора от нищеты, я не избавлю его от желания воровать, и осуждаю беспокойство, толкающее вора на преступление.

 

Он (вор) заблуждается, думая, что зарится на чужое золото. Золото сияет, словно звезда. Любовь, пусть даже не ведающая, что она — любовь, всегда тянется к свету, но не в силах человеческих присвоить себе свет. Сияние завораживает вора, и он совершает кражу за кражей, подобно безумцу, что ведро за ведром вычерпывает черную воду пруда, чтобы схватить луну.

 

Но его первого я укрою своей любовью, потому что усердия у него больше, чем у благоразумного в его лавке.

 

Любви нужно найти себя. Я спасу того, кто полюбит существующее, потому что такую любовь можно насытить.

 

Долго искал я, в чем суть покоя. Суть его в новорожденных младенцах, в собранной жатве, семейном очаге. Суть его в вечности, куда возвращается завершенное.

 

Покоем веет от наполненных закромов, уснувших овец, сложенного белья, от добросовестного дела ставшего подарком Господу.

 

Взгляд, перебегающий с одного на другое, теряет из виду Господа.

 

Да, на все есть время — есть время выбирать, что будешь сеять, но после того, как сделал выбор, приходит время растить урожай и радоваться ему.

 

Есть время для творчества, а потом для творения.

 

Есть время для завоеваний, и для спокойствия царств.

 

Но я служу Господу и поэтому предпочитаю вечность.

 

Ненавижу перемены. Обрекаю на смерть того, кто в ночи бросает ветру пророчества. Он — ветка, которой коснулось пламенеющее небесное семя. Она искрится, трещит, и от леса остаётся горсть пепла.

 

Меня пугает вмешательство Бога.

 

Неизменному подобает пребывать в вечном. (Но неизменное с земной точки зрения, войдя в вечность, осуществляет предвечный промысел Божий, окончание которого не существует. — Б.Е.)

 

Да, есть время для зачинания нового, но за ним наступает благодатное время традиций.

 

Наше дело растить, мирить, сглаживать. Я латаю земные трещины и прячу от людских глаз кипящую лаву вулканов.

 

Я — лужайка над пропастью.

 

Хранилище, где дозревает плод.

 

Паром, что принял из рук Господа поколение и переправляет его на другой берег.

 

Из моих рук Господь получит его точно таким же, каким вручил, — может быть, чуть более зрелым, мудрым и искусным в чеканке серебряных кувшинов, — но суть моего народа пребудет неизменной.