Евлампий

Романтическая легенда о таинственном прадеде

знатно подсуропила Степанову, что и говорить.

Прадед мнился ему этаким древнерусским героем.

В детстве только и слышал он — прадед то, прадед сё,

мельницу сам-де построил, с властями за неё сражался,

происхождение имел загадочное — и всё шёпотом.

 

А ещё фамилию непонятную имел прадедушка —

то ли Маторин, то ли Моторин.

Не было в их местах людей с такой фамилией.

 

Прадед не оставил после себя ни фотографии,

ни задрипанного клочка бумаги со своим именем —

был, как говорится, человек, да весь вышел.

Повисло в семейной истории белое пятно,

большое, жирное и пугающее неизвестностью.

Вот и пришлось занавешивать его романтизмом.

 

Прабабка рассказывала Степанову в раннем детстве,

что война прошлась по её судьбе калёным железом.

Пролетавший над селом летом 41-го немецкий самолёт

сбросил на село одну-единственную бомбу,

которая угодила прямиком в бабкин огород,

где играли с малолетней соседской Феней-дурочкой

бабкины сыновья, подростки Миша и Славик.

 

Прабабке в августе 41-го было уже за сорок,

второй муж её воевал, покуда не попал в плен,

дочка от первого брака уехала на Дальний Восток,

вышла там замуж и стала бабушкой Степанова,

а вот сын Васенька, инвалид детства, чикилявенький,

остался работать бухгалтером в местном колхозе.

 

Васеньке не повезло — после оккупации выяснилось,

что он служил немцам по заданию подпольщиков,

от чего местное жлобьё пришло в ужас — сдаст!

На беду, Васю с бывшим старостой вызвали в город,

и на всякий случай "общество" порешило их убить.

 

Прабабкина сестра слышала, как люди сговариваются,

но то ли испугалась, то ли не приняла всерьёз —

в общем, предупредить родственников не смогла.

В итоге Васю по дороге казнили какие-то партизаны,

а родные сёстры отныне разругались на всю жизнь.

 

Прабабка не прощала людям их слабостей,

её тяжёлого характера в деревне побаивались,

Ксения Дмитриевна любила чистоту и порядок,

жила на особицу, читала газеты, мало кого привечала,

при виде пьяного зятя тряслась от злости: "Змяя чарвивая!"

 

Иной человек вряд ли выдержал бы все её беды.

Не успела похоронить детей, как пришли немцы,

заняли дом и отправили прабабку жить в баньку.

Устроили штаб, сами не куролесили, делились едой,

хоть и пили, но не куражились, не приставали,

относились к хозяйке с уважением и сочувствием.

 

Прадед в это время вовсю работал на заводе в Юрге,

зимой 42-го застудился и слёг — там и похоронили.

Степанов долго считал прадеда репрессированным,

что было в девяностые довольно "модно",

пока не услышал от бабки совсем другие рассказы.

 

Много лет потом корил он себя за лень-матушку.

Что стоило ему в те смурные года зайти в сельсовет,

найти все данные про семью — а вот не случилось,

приезжал Степанов попьянствовать да порыбачить,

побродить по заросшим берегам петлистой Велесы.

 

Бабушка его, в девичестве Вера Ивановна Маторина,

рассказывала про то, что в 30-м папку её арестовали.

Он с обоими братьями влез в историю с "Торгсином",

ездили по деревням и скупали золото у крестьян,

золото то обменивали в Торгсине на вещи и продукты,

которые снова везли в село — их быстро заприметили.

 

Мать поехала выкупать мужа из тюрьмы, нашла "решалу",

но хитрый чекист обобрал её до нитки, и всё без толку.

Судили отца с братом вдвоём —

третий брательник сбежал на этапе,

оттолкнул раззяву-часового да сиганул под товарняк.

 

Объявился беглый в родной деревне уже при Хрущёве,

тряс медальками, врал про то, будто брал Берлин,

пел воровские песни, отсвечивая "фиксой",

а по документам числился под чужой фамилией:

— Такая вот штука получилась, мужики...

 

Прадед бежать побрезговал, получил невеликий срок,

понял, что идёт каток, и написал жене короткое письмо —

давай-ка, мол, поскорее разводиться, разлюбезная,

тюремщик семье счастья не принесёт, только беду.

 

Прадед оказался прав, что-то ещё он скрывал от властей.

Ксения Дмитриевна обиделась, но виду не подала.

Вася остался в деревне, а Верочку "отдали в люди",

поехала в город, жила у знакомых под чужим именем.

 

Вот в этом месте вышла у Степанова первая заковыка.

Бабушка говорила, что жила она у бывшей попадьи —

стало быть, прадед водил дружбу со священниками,

что наводило на определённые подозрения.

 

Дело в том, что в 50-е прямо за степановским огородом

копали мальцы яму и нашли церковную утварь,

отрыли в земле целый тюк разных риз, окладов, икон —

вот только церкви-то в Зеленькове никогда не было!

И золото для Торгсина, откуда ему взяться в глуши?

Может, прадед имел какие-то связи с духовенством?

 

Прабабушка, ясное дело, недолго была в разводе.

Её уважали за строгость — правильная женщина.

В середине 30-х вышла замуж за партийного вожака.

О-о, Степанов застал его, горластого, ещё живым —

холерик почище Никиты, дед Зорин выжил в плену,

бегал вприпрыжку, совал детям мятые конфеты,

тоскуя глазами по убиенным бомбой сыновьям.

Пил, конечно, безбожно — а кто же тогда не пил?

 

Вторая закавыка получалась со старой мельницей.

Не раз Степанов с мальчишками шастал на плотину,

с восторгом разглядывал огромные бревна и жернова,

слушал, затаив дыхание, всплеск и тяжкий шум воды —

пока мельницу наконец не разобрали от греха подальше.

 

По рассказам отца выходило, что строил её прадед,

строил героически и чуть ли не в одиночку.

Потом пришли большевики и отобрали мельницу.

Может, оно так и происходило, если вкратце,

да только этакую махину в одиночку не выстроишь.

 

Степанов изучил архивы и задумался — получалось,

что мельница заработала в деревне с 1904 года,

когда здесь было ещё поместье фон Вейдлихов.

Прадеду исполнилось в тот год всего-то пятнадцать.

Скорее всего, он просто работал при мельнице...

 

Размышляя, Степанов всё больше убеждался,

что все эти семейные легенды полная ерунда —

нету романтики в жизни простого русского мужика.

Уверился в этом и забросил свои поиски — а зря!

 

Собирая материалы об Анненском на Смоленщине,

он вдруг наткнулся на знакомое имя — Евлампий.

Именно так с детства почему-то дразнил его отец.

И всё бы ничего, мало ли кого как дразнят,

но написано было в документе "Евлампий Маторин".

 

Служил отец Евлампий в том же самом Бельском уезде,

откуда вышла на свет вся степановская родня.

Сын его, Николай Евлампиевич, родился в 1875 году,

учил детей в Крюковской церковно-приходской школе.

 

Если прадед Иван Николаевич родился в 1893-м,

то всё складывалось в стройную цепь,

в которой отсутствовало только одно —

письменные свидетельства существования прадеда.

Может, не было никакого Ивана Маторина вообще?

 

Но Степанов знал, что интуиция редко его обманывает.

Он разглядывал лица на старых фотоснимках,

искал любые совпадения или намёки,

перелопачивал разнообразные форумы,

изучая переписку таких же бедолаг —

нет, надежда отыскать след таяла на глазах.

 

Один парень с Урала тоже искал Маториных,

но те происходили из местного купечества.

Желая хоть немного утешить этого страждущего,

некий доброхот выложил в сети пару скринов,

сделанных со старых церковных книг Бельского уезда:

 

"6 апреля в 1911 году родилась, 12 апреля в церкви Успения Пресвятой Богородицы с приделом Казанской Божьей Матери и Преподобного Нила Столбенского Чудотворца села Сельца, Бельского уезда крещена Глафира. Родители: бельский мещанин Сергей Николаевич Михайлов и законная его жена Лидия Ивановна, оба православные. Воспреемники: полицейский урядник Селецкой волости Николай Фёдорович Вуймин и бельская мещанская девица Мария Ивановна Маторина."

 

Степанов усмехнулся — Марий в их роду не было.

А вот храм — да, название храма совпадало.

Он зевнул и застыл с раскрытым ртом над экраном,

поскольку следующая запись в книге гласила:

 

"27 марта того же года родился, 3 апреля там же крещён Сергей. Родители: Поречского уезда, Щучейской волости, деревни Прудка крестьянин Павел Дмитриевич Соловьёв и законная его жена Мария Ивановна, оба православные. Воспреемники: бельский мещанин Иван Николаевич Маторин и порховская мещанка Екатерина Леонтьевна Яун-Берзин."

 

Бельский мещанин Иван Николаевич Маторин,

18 лет от роду, бывал в той самой церкви с приделами,

где крестили от века всех родственников Степанова —

разве это могло быть простым совпадением?!

 

Степанов выкрикнул в небеса нечто бессмысленное,

бросился звонить родным, плохо его понимавшим.

Теперь он точно знал, что он настоящий русский,

с корнями, с родословной, которую уже никому не отнять.

 

Сначала Степанов хотел потратиться,

заказав полные выписки из архива,

найти место рождения прадеда, имена его родителей,

но потом решил, что никакого смысла в этом нет —

кому ему нужно что-то доказывать?

 

Есть такое понятие — необходимо и достаточно.

Дети пусть заботятся о себе сами, если им надо.

А если кто-то сомневается, так это его личная проблема.

 

Степанов давно убедился, что вера куда сильнее знаний.

Знания всегда приносят всё новые и новые проблемы.

Мало ли что там мог подправить лукавый предок,

который спасал дочку от клейма «поповны»?

В тридцатые таких детей гнобили беспощадно.

 

«Я узнал, что у меня есть огромная семья…»

Степанов вспоминал эти слова и улыбался.

Теперь он точно знал, как назовёт внука.