Столы ломились от еды
Друзья мои рукоплескали. Столы ломились от еды.
А что им, сытым, оставалось? Ну разве сельтерской воды...
Моя душа, – продажный флюгер, – летит туда, где дух сытней.
Ждать подношения на блюде – такое дело не по мне.
Итак, чем потчевал я паству, чем обволок их изнутри?
Не без того, метнул и пасту, как дань ами́чи с Апеннин.
Потом пошли шашлык, кебабы – мужское, стойкое, с огнём.
Вокруг икры сгрудились крабы, болтая каждый о своём.
Краснел лангуст, томясь волненьем – не подвести б, не сплоховать.
Байкальский омуль в снулом бденьи пронзал пленительную гладь.
Тут подоспели эчпочмаки, самса, кутабы, беляши,
рамэн приплыл из Нагасаки, пришли улитки из Виши.
Ну полно, гости. Закусили? Настало время и поесть.
Долма, хинкали, чахохбили. Как говорят, Probátum est.
Всё это с толком, с расстановкой, – несясь мечтой за окоём.
Живот повёл себя неловко? – отведай каши с киселём.
Принарядясь, в колечках лука, благоухает иваси,
косясь на ломтики суджука, томятся в сливках пороси.
Чуть не забыл, от дяди Шмули набитый доверху баркас
везёт кефаль и барабулю. А вот нарезка из колбас.
Из Праги вепрево колено, с моравских солнечных холмов.
Нет больше места? Внутривенно, за папку, мамку. За дедов!
Да, было время, были снеди, был вкус и волчий аппетит…
Пойду в пиццерию, соседи какой-то новый хвалят хит.
