ФАШИСТСКАЯ АРМИЯ И ЕЁ ВРАЧ
Город оккупирован немецкими войсками. У жителей началась новая, другая жизнь, совершенно не похожая на довоенную. Действовали немецкие порядки, неукоснительно выполняемые всеми, кто не успел перед приходом оккупантов покинуть город. Основную часть населения составляли женщины, старики и дети. Время хаотичных казней прошло. Сразу после захвата города для острастки населения в сквере, в центре города, на деревьях немцы повесили несколько человек с табличками на груди с надписями, что казнены партизаны. Теперь фашисты стали методично казнить русских военнопленных, евреев, а также, выданных предателями, коммунистов и комсомольцев, и всех других, кто чем-то не устраивал гитлеровскую власть. Выявляли подпольщиков, которых ожидала та же участь. Вести о задержаниях, арестах, казнях люди передавали друг другу шёпотом.
Но жизнь продолжалась. Люди выживали, кто как мог. Страх постоянно витал в воздухе. Никто не был гарантирован, что в любой момент может быть схвачен, расстрелян или повешен.
Во дворе дома, по улице Свердлова, где проживал маленький Олежка со своей семьёй, стояло трёхэтажное здание. До войны в нём была школа с первого по четвёртый классы обучения.
Сначала в здании разместился штаб румынских войск. Но пришли немцы, и с руганью из него выгнали румын, разместив свой штаб. Жители двора знали, что немцы очень не любили румын, и они не скрывали своего превосходства над ними.
Один немецкий штабной офицеров был чехом. Он неплохо говорил по-русски. Иногда приходил в квартиру семьи Олежки. Не стесняясь, говорил, что немцы считают румын грязными, нечистоплотными людьми, и иначе, как цыганами не называют. За обе щеки уплетают кашу из кукурузы, называемой мамалыгой. Отсюда пошло прозвище румын мамалыжниками от названия национального блюда. Было видно, что немцы общаться с ними считали ниже своего нормандского достоинства. Немцы были недовольны, что солдаты-румыны при любой опасности бегут с поля боя.
Немцы с жителям двора вели себя сдержанно, а вернее, никак. Они их не замечали, как будто те не жили рядом с ними.
До войны родители пятилетнего Олежки несколько месяцев были на заработках в Монголии. Хорошо заработали. У них была мебель, какой не было у соседей. Два любимых кресла Олежки немцы забрали в штаб. Мама Олежки вовремя спрятала патефон. Позже, его поменяла на муку.
В одной комнате двухкомнатной квартиры вместе с денщиком поселился немецкий офицер из штаба. Четыре члена семьи ютились в другой комнате, через которую надо было проходить немцам. Офицер и денщик никогда не вступали в какой-либо контакт с людьми, проживающими рядом с ними.
В комнате оккупантов стояла большая хозяйская кровать. Других кроватей не было. Взрослые ломали голову над тем, где спит денщик. Очень возмущались, что, видимо, спал на полу, чтобы быть ближе к начальнику и быстрее выполнить его приказы. Оба вояки поздно ночью проходили в свою комнату и запирались на ключ. Рано утром так же молча уходили в штаб. Никто в их комнату не заходил. Боялись даже заглядывать.
У штабистов был врач. Может быть, были какие-то ещё медицинские работники. Но жители двора знали только одного, однажды спасшего Олежку, тонувшего в море. За это немца-врача очень уважали.
Немцы по тревоге куда-то часто выезжали. Их могло не быть несколько часов, а иногда и дней. Соседи говорили, что они выезжали на операции по борьбе с подпольщиками и партизанами. Действительно, иногда у возвратившихся были перевязаны головы окровавленными бинтами. Знали, что были и погибшие. Рядовых немцы хоронили во дворе, где располагалась кирха, ныне улица Комарова. Там потом долго функционировал кинотеатр "Родина." Офицеров хоронили на горе Митридат, рядом со стоявшим там полуразрушенным красивым зданием с большими колоннами. На каждой могиле стоял небольшой, но массивный деревянный крест с указанием на нём имени, фамилии, даты рождения и смерти. На верхушку креста водружалась каска. После войны какое-то время городскими властями немецкие могилы не уничтожались. Потом их снесли. Сейчас на том месте буйно растут кусты бузины и деревья. Одно время функционировал ресторан.
Бывало, когда в штабе оставался один часовой, а то и его не было, во двор выходил немецкий повар в белых переднике и колпаке. У него под фартуком просматривался небольшой животик. Лицо, то ли от плиточной жары, то ли само по себе, было розоватым. От этого дядьки веяло добротой. Олежка запомнил его всегда улыбающимся. Он с крыльца звал к себе по-немецки и пригласительными жестами рукой Олежку и других ребятишек, пяти-семи лет, приходивших для детских игр с соседних дворов.
Повар запускал ребятишек на кухню и открывал крышку громадного сундука, в котором было очень много разнообразных конфет, шоколада, печенья и других сладостей. Он разрешал быстро набирать, кто сколько может. При этом подгонял, чтобы дети действовали быстро. Тут же легонько шлёпал по заднему месту и подталкивал к дверям. Ребята сами понимали, что надо торопиться. Поэтому из штаба вылетали пулей, неся домой вкуснятину.
Пока немцы отсутствовали, жители настороженно ждали их возвращения. А они часто возвращались очень злыми. Взрослые говорили между собой, что, видимо, их потрепали партизаны. Поэтому боялись, что на них будут вымещать зло. Долгое время старались не показываться во дворе. Олежкины мама и бабушка всегда переживали за врача, который спас их единственного сына и внука. Просили Господа Бога, чтобы партизаны не прибили доктора. Он каждый раз возвращался живым и здоровым.
Как-то мама делала в квартире уборку, используя металлическую маслёнку с длинным острым наконечником. Маслёнку поставила возле кровати, а сама взобралась на неё, чтобы вытащить гвозди, на которых когда-то висел ковёр, впоследствии выменянный на продукты.
Закончив работу, спрыгнула на пол, попав пяткой на наконечник маслёнки. Бабушка была во дворе. Вытаскивать из пятки наконечник маме помогал Олежка. Видел, что маме очень больно. Хотя старалась держаться, слёзы катились градом. Кое-как остановила кровь. Ногу замотала тряпкой.
На другой день ногу сильно разнесло. Никаких лекарств не было, даже йода. Соседи сказали, что от заражения крови надо ногу парить, что мама стала делать. Но ей становилось всё хуже. Однажды живший у них офицер увидел ногу мамы. Он вернулся в штаб. Вскоре возвратился со знакомым врачом. Тот, осматривая ногу, качал осудительно головой. Сначала накладывал повязки с какой-то мазью. Но лечение поддавалось плохо. Он о чём-то переговорил с немцем-квартирантом, показывая на мамину ногу. Затем ушёл в штаб, вернувшись с лекарством в шприце. Он сделал один укол, а потом несколько дней делал утром и вечером. Вскоре мама могла свободно становиться на пострадавшую ногу. Она не находила слов благодарности немецкому доктору. Олежке казалось, что доктор выздоровлению мамы был рад не меньше её. На её слова благодарности стеснительно улыбался и твердил одно и то же -"гуд, гуд."
Олежка был расстроен, что доктор перестал ходить, чтобы делать маме перевязки. Ведь каждый раз он приносил ему какую-нибудь сладость, а взрослым что-нибудь из еды, и обязательно буханку свежего хлеба.
Как говорится в поговорке, "пришла беда, отворяй ворота, придёт новая беда." Большая неприятность случилась с Олежкой.
Электричества тогда не было. Люди по хозяйству старались сделать всё засветло. Ложились спать рано. Но рано вставали. Квартиру освещали в тёмное время суток с помощью скрученной ваты в виде фитиля, конец которого был опущен в подсолнечное масло, налитое в маленькое блюдечко. Иногда использовалась настольная керосиновая лампа, пока в ней находилась горючая жидкость. В целях экономии лампу зажигали очень редко.
Однажды взрослые работали в коридоре, а Олежка находился в комнате, сидя за столом, на краю которого стояла горящая лампа. Чем была заправлена, Олежка не имел понятия. Светила хорошо. Нечаянно опрокинул лампу на стол. Жидкость вылилась на стол, а потом на ногу. А Олежка был в одних трусиках. Жидкость сразу вспыхнула. Всё произошло мгновенно. Горела на столе клеёнка и нога Олежки. От страха и боли он закричал дурным голосом. Прибежавшие мама и бабушка, погасили огонь.
На крик Олежки выскочил и перепуганный денщик. Глянув на его ногу, побежал в штаб, откуда возвратился с заспанным доктором. Это был всё тот же добродушный дядечка со своим неизменным чемоданчиком.
Ногу сильно жгло. Она на глазах покрывалась волдырями с внутренней стороны ноги, от бедра до пятки. Когда доктор приложил мазь и забинтовал ногу, Олежке стало настолько легко, что перестал выть и пускать горючие слёзы. Перепуганная мама тоже повеселела. Она радовалась, что горящая жидкость попала на ногу, а не на другое место. Тогда Олежка не понял, чем другое место было лучше и дороже его ноги.
Доктор каждый вечер делал перевязки, которые первое время были очень болезненными. Он перестал ходить, когда нога зажила окончательно. А Олежке хотелось, чтобы нога поболела ещё. Ведь доктор приносил всегда гостинец.
Как-то мама пришла со двора в слезах. Она встретила чеха- офицера, который на её вопрос о враче, сказал, что тот погиб, и что он похоронен на горе Митридат. Подробности не стал рассказывать.
На ноге Олежки долго осталось белое длинное пятно. Через несколько лет оно исчезло. Только у самой косточки, внизу ноги, оставалось круглой формы небольшое пятно, напоминавшее о страшном вечере и о немецком докторе.
