На гибель светлоглазой девушки
1
Разрывают ракетные когти оправы миров.
В этих маленьких капельках крови
заповедные сны
и мелодии юности напрочь не нашей.
Как отрадно погибшим согреться беспомощным хором земным!
То не кряжистый Вий, не космач Верлиока –
то в дома мирняка туполобо глядят
штурмовые глазницы.
Очевидно, что был неизвестен тебе расточительный устричный вкус.
О тебе не писали ни в книгах, ни в хронике светской.
Ты сама не писала стихов, не купалась в капризном вине.
Только пули теперь над тобою рыдают,
а такая же, может, как ты,
где-то в Зингере, куполом цвета окисленной меди
осторожно накрыта, взирая овечкой на купол другой,
безразлично в кафе прожирает доходы.
2
Звероящер, отец заражённых мозгов!
Миллионы рокочущих лет растворялись в заре.
От виска до виска, от дуги до дуги
перемычка симметрии ширилась, неумолимо круглясь,
превращалась в мятущийся шар –
берега для отравленного океана ума
и оправу для чутких небес.
Обезьяна, оплывших империй отец!
На разломанной скорости стойко брели в несусветную даль
поколения слизисто-гладких и вышитых шерстью существ,
становились корой ненасытной Земли.
Для того угловатые рыбы ползли на песок,
чтоб в развёртки могли превращать
черепные коробки собратьев своих
их потомки спустя миллионы веков.
Тиктаалик, империализма отец!
3
О снаряды и крошево звёзд золотое, что высечено из тревожного неба!
О бессчётно-бездонное небо могил!
О торжественно-липкое варево звёзд равнодушных!
О базальтовый дождь рассыпающихся на осколки небес!
О смирения шарик воздушный, что лопнул!
О разгерметизированные пакеты для душ!
О синюшные руки судьбы беспардонной!
О обломки разрушенных фраз и задор молодых расцветающих бомб!
О бумажное эхо, что слёзы и кровь превращает
в шелестящие хрустко банкноты, затем
оседающие в итальянских поместьях!
О режима отец, о инжира мозгов воспалённых отец!
Враждовала с соседом лишь горстка.
Те же радости, горечи те же, что здесь,
на закате от юной границы петляли
и пульсировали в неприметных домах.
По станкам и по струнам бежали весёлые длани,
и хлеба золотистой луной колосились под кобальтом неба живых,
а теперь сконструирована громовая махина раздора
на десятки увечных, уродливых лет.
И теперь я безвылазно понял,
что мечты не для нас.
Спой же думу, хромой и оборванный ветер,
мне о том, как с нацизмом борьба укрепила нацизм!
4
Денацификаторы под кислотой
втыкают в густой разноцветный имперский кошмар.
Пернатый уродливый змей, ископаемый ящер о двух головах
надулся, как сытый вампир.
Давно развалюху-заврисхию праведным ржавым клинком
агония пилит, но падают с перьев зелёные вши,
державно смердят и инфекцию тусклых напыщенных снов в молоко
привносят соседкам, пока что способным любить и беречь.
5
Будет горе не раз изучать безвозвратно дыхание в скудных жилищах.
Будет свастикой солнце вертеться,
за лимонным восходом барыг шоколадный восход палачей возвещая.
Будут хилых, голодных людишек с трухлявыми ртами
пустотой опереточных слов филигранно дразнить обезьянки ручные,
утончённо будить на грядущую бойню,
где живой кружевными зубами отчаянно вцепится в мышцы живому
и восстанет на мёртвого мёртвый.
В этом мире не раз ужасающий гриб ослепит затрапезное солнце,
и не раз строевые глазницы
в небессмертные души безлико вопьются,
и кудрявиться будет зловещая каша,
из разбитых кастрюль черепов вылезая, и будут деревья
создавать узловатые ночи,
чтобы грохот орудий слепых не единожды те искалечил.
Не на всех в этом вычурном мире бездомного неба хватает.
6
Выстраиваются шеренгой незыблемой и неподкупной
Сайгон, Хиросима и Дрезден,
Багдад, Бухенвальд, Нагасаки, Герника и Саласпилс, плечи смыкая,
служа не уроком и карой, а только укором,
и в ряд монолитный
Алеппо и Грозный, Гори, Мариуполь и Буча
безмолвно врастают,
преемников в толще эпох ожидая.
Крахмально-сусальное пение шара земного
восславит и глину в руках невротичного Бога,
и горлышко глиняной птицы,
и глиняный череп забытого ящера, крепкий, как каска,
и птичье покорное горлышко юной еврейки,
вместившее газ безотчётный.
Любое страдание будет забыто.
Мерцают вдали вырождение, дикость и гибель.
