WM – 12. Сортировочная

Поезд летел, покачиваясь и петляя блестящей змеёй под тёмными сводами ветвящихся тоннелей, через сквозные вагоны невозможно было разглядеть его начала или конца... Походкой моряка во время лёгкого шторма, Марк шёл в сторону его головы, было достаточно просторно, пассажиры не заслоняли прохода, поскольку в эту пору мест хватало всем. Некоторые лишь провожали его бесцветным взглядом, остальные вовсе не замечали, что было не удивительно для пресыщенного более откровенными зрелищами города (не по погоде одетый человек, без обуви, имел мало шансов).

Среди них он увидел одного довольно странного старичка, сидевшего, закинув ногу на ногу, в круглых очках с диоптриями такого калибра, что зелёные его глаза становились просто огромными, почти мультяшными. Шевеля губами так, что борода и усы то и дело подпрыгивали, он, судя по положению распахнутых рук, читал большую газету, бегая зрачками по невидимым строкам.

 

– Плохие новости – это отсутствие хороших новостей. – Складывая воображаемые листки и косясь на Марка, произнёс он, каким-то хрипло-взвизгивающим голосом, будто бы его распирало от собственной шутки.

 

– Какая следующая станция?

 

– Что-о-о? Страница?

 

– Какая станция? – Спросил Марк, перекрикивая шум.

 

– А тебе что, надо куда? А... Уж никак домой захотел? Это кажется так всегда, а дома что? Ску-ка... Придёшь и ещё куда-нибудь потянет, не сегодня так завтра. Непременно потянет. Здесь. Здесь наш дом, чтобы было куда стремиться! Во-о-от. Мы здесь всегда на пороге великого открытия, непременно Великого!

 

Марк хотел было что-то возразить, но внезапно его обожгла звонкая пощёчина.

 

– Молокосос!!! В чужой дом припёрся! Это по-твоему мы здесь все в коридоре спим?!

 

Дальше последовал такой плотный поток витиеватых бранных выражений, сквозь который уже не могла бы пробиться ни одна здравая мысль. Старик порывисто вскочил и, пересев на противоположный ряд сидений, заслонился воображаемой газетой. Удивлённый, Марк двинулся дальше, потирая саднящую щеку.

 

 

Пройдя уже немало вагонов, он принялся их считать, но странное ощущение заставило его бросить это занятие, едва их число достигло третьего десятка. Он сел, не в силах собраться с мыслями, которые, словно магнитом, разом стянуло в одну точку, в какую-то скрытую от него область, обнажая в чувстве беспомощности его тонкую, едва различимую, решимость сопротивляться этому притяжению. Которой однако хватило, чтобы совладать с собой, когда сидящий по левую руку человек, постукивая ногтями по оранжевому чемоданчику пропел:

 

«Внешний вид мой неопрятен,

Поезд сжал меня в тиски,

Стук колёс мне непонятен,

Он мне давит на виски.

 

Я везу с собою бремя –

Сунул в чёрный саквояж,

Всё потраченное время

Спрятал я к себе в багаж.

 

Кто-то платит машинисту

Неизвестного пути,

Подливая нефть в канистру,

Чтоб с ума меня свести...»

 

– Две тысячи тринадцатый, – проронил он, продолжая постукивать, насвистывая мотив. – Автор неизвестен.

 

Марк, как сел, так не мог шелохнуться. Воспринимая собеседника только боковым зрением, ему показалось, что тот очень похож на его бывшего соседа по лестничной клетке, но лицо его было каким-то расплывчато-мутным, он узнал его скорее по слепку присутствия...

 

– Девяносто пятая? – Наконец выйдя из оцепенения и повернувшись, спросил Марк.

 

– Что, простите?

 

Сосед его явно не вспомнил, но теперь и он его не узнавал, как будто вместо человека остался лишь картонный муляж. А тот спокойно и молча сидел, как ни в чем ни бывало, доверчиво смотря водянистыми глазами куда-то сквозь него.

 

Марк не выдержал и, встав, дёрнул ручку стоп-крана. Пронзительно заскрежетали тормоза, его кинуло в сторону, но он удержался, ухватившись за поручни, где-то что-то загремело. Но вот всë остановилось и стихло, знакомый мужской голос объявил:

 

«Осторожно, двери открываются...»