Жрица любви
Изабелла Черпыкова вовсе не была красавицей,
хотя и носила гордое имя испанских королев.
Невысокая, плотная, довольно страшненькая на вид,
Изабелла Егоровна приехала из глубин Якутии,
второй год проживала в женском общежитии,
знаниями не блистала — так, серая мышка.
Наверное, именно поэтому её самовыдвижение
на собрании комсомольской организации факультета
произвело в ту осень эффект разорвавшейся бомбы.
Впрочем, бомба была довольно слабенькая,
поскольку в комсомольские чины никто не рвался,
общественной работы бывшая школота избегала,
решив прожить пять лет по принципу "лишь бы не я".
Степанов распирожился, вспомнил школьное прошлое,
его радостно избрали к Изабелле в заместители —
весельчака Степанова приметили ещё в "колхозе",
как именовалась тогда осенняя уборка урожая,
на которую выезжали в село всем коллективом.
Через много лет Степанов понял, что тогда случилось.
С годами приходит к нам странное чувство жалости,
людские ошибки, слабости и пороки теряют остроту,
человек научается прощать и сопереживать —
ну что с того, что суждения наши порой так нелепы?
Девушка-якутка впервые попала в большой мир,
начиталась умных книжек, поверила в чудеса,
вышла к людям с доверчиво раскрытой душой.
Что с того, если Изабелла Черпыкова захотела любви?
В тот вечер они собрались в одной из комнат общежития,
куда пришло два десятка студентов обоего пола,
Черпыкова потребовала включить песню Джо Дассена,
чтобы потом, волнуясь, завести разговор о любви.
Она читала какие-то стихи, преисполненные пафоса,
Степанов умирал от стыда, мусоля ткань занавески,
старшие ребята поддакивали раскрасневшейся якутке,
перемигивались девчонки, крутя пальцами у виска —
было невыносимо душно, хотелось скорее уйти.
Конечно, Изабеллу спровоцировали на скандальчик,
сделали из неё посмещище, "жрицу свободной любви",
было что ещё потом, грязненькое и вульгарное,
такое, что Степанову сразу же захотелось забыть.
Не было в этом ничего смешного или ужасного,
но Степанов зачем-то поддакивал, подхихикивал.
Через месяц Изабелла угодила в психбольницу,
где диагностировали у неё тяжкий нервный срыв,
Степанов стал комсоргом факультета — ненадолго.
Жизнь часто подбрасывает нам "бумеранги".
В разгаре девяностых случилось Степанову
приехать на машиностроительный завод в Нерюнгри,
к тому времени национальное самосознание якутов
выросло будто на дрожжах — никшни, русский!
В автобусе Степанову никто не соизволил отвечать,
а директор завода поведал горькую историю про то,
как приходится ему брать на завод только нацкадры,
которые ничего не умеют и не хотят работать.
Смотрел Степанов на всё это дивное безобразие
из окна гостиницы "Холбон", и думал о том,
что всё неправильное в мире всегда наказуемо —
посмеялись, сломали жизнь, сподличали в юности,
а потом позволили обиженным сесть себе на холку.
А с газетного листа улыбалась ему некая Черпыкова,
может статься, именно она, та самая Изабелла,
растолстевшая до неузнаваемости "жрица любви",
надменная чиновница из местной администрации,
занимавшаяся в Нерюнгри бартером угля на продукты.
И что-то подсказывало загрустившему Степанову...
