Сверх плана.
Свесил руки трудовые мой отец.
Тишина, тревога в нашем доме.
Что – то там оборвалось, пришёл конец.
Жизнь нарушилась, и край её обломан.
И рассыпалась махорка с самокрутки.
И слеза скупая падает на пол.
Дождались трагической минутки.
Безнадёжность. Трудодень стал гол.
Ещё в полдень жили все надеждой.
Сдали в госпоставки хлеб сполна.
И не будет голодухи прежней.
Будет что посеять, скоро же весна.
И уже считали, граммы, килограммы.
Сколько можно дать на трудодень.
Мой отец не признавал программы.
Он обдумывал программу каждый день.
Жизнь свои вносила коррективы.
И сегодня, день такой настал.
Прикатил инспектор, гад спесивый.
Из портфеля документ достал.
Прочитал с гербом свою бумагу.
Там написано, зерно надо досдать.
Там вверху, забыли про овраги,
Или продолжали воевать?
Но война, закончилась Победой.
Так зачем же раздевать людей?
Всем известно, дорога ложка к обеду.
Пол – деревни, превратились в журавлей.
Но инспектор, мышью канцелярской,
В нос отцу бумагу свою мнёт.
Рожею своей блестит татарской.
И гнусаво песенку поёт:
«Вам положено ещё сдать 30 тонн.
Вот решение партийного райкома.
Здесь колхоз, не частный здесь притон.
Подпись вот, она для вас знакома.
Вот стоят машины за спиной.
Прикажите их грузить пшеницей.
Рожь грузите, то же, за одно.
Здесь вам Беларусь, не заграница.»
На машинах, дюжие ребята.
Все в погонах, автоматы на ремне.
Острый взгляд, ручищи все с захватом.
И в глазах отца, становится темней.
Председатель он, он старший на деревне.
Беззащитен, одинок, как перст.
Сразу постарел, седой и древний.
На спине худой он нёс свой крест.
И сидит отец, он свесил свои руки.
Хмуро в пол глядит, окаменел.
Вот такие власть проделывала штуки.
Вот такой вершила беспредел.
