сказка
Он заходит в комнату — невидимый, как обычно,
запрыгивает к ногам, бодает в плечо тихонько
и просит — Та, Что Дает Девять Жизней, расскажи ей,
покажи ей еще один мир за мостом межзвездным!
И замирает. А когда открывает глаза, улыбается,
и на ухо шепчет тихим-тихим мурчащим голосом…
…слушай мой голос, светлая, и пусть тебе снится август.
Рыжий, сапфировый, сиеновый с мягкой охрой,
потому что эта сказка всегда начинается именно так —
догорает лето, немного душное, пахнущее корицей,
а еще ванилью и яблоками, и шоколадом, и шерстью собак,
и совсем немного — кленовыми теплыми листьями…
…догорает лето. Кто-то ждет осень, а кто-то — зиму,
и только дети Литы смотрят немного грустно.
Ведь когда кончается лето — кончается Лита —
они начинают мерзнуть, и верить в чудо.
Такие, как дети Литы, всегда в него верят,
потому что зимой у них остается только вера и гордость,
когда поля, где они танцевали, пустеют,
и кто бы знал, как они ждут каждой из своих вёсен…
…но начнем о лете. Так начинается Лугнасад,
и они танцуют, как с перелома дней не плясали,
потому что каждый год так начинается листопад,
и значит, скоро придут дожди, обернутся снегами,
и всю Землю укроют холодным и ласковым белым.
Морис держит в ладони живой виноградный листок,
и просит — хоть в этот год пусть сжалится небо,
пусть хотя бы раз, один-единственный раз зима не придет!..
И небо слышит. Небо хмурится грозно, спрашивает его —
Морис, почему ты хочешь, чтобы дожди не пришли,
чтобы не засыпала земля под снежной своей белизной?
Ты ведь знаешь, как это важно — все сны земли…
Морис кладет листок на ладошку, улыбается мягко,
поднимает руки к теплому-теплому небу еще-почти-Литы,
и в глазах у него танцуют все звезды яркие,
и он отвечает небу, полному молока разлитого,
и он говорит — потому что я видел детей человеческих,
я видел тех, кто весь этот мир может взять в ладони,
но этой зимы им никогда не пережить,
а если зима не придет, то холод ведь их не тронет.
Он говорит — там, за полями, живут настоящие люди,
другие, не как те, которых я видел раньше.
У них глаза — словно солнце, так они жарко любят,
так поют и танцуют, и в них нет ни капли фальши,
и они — настоящие, слышишь, небо? Только звонкие,
как колокольчики Литы, как первые звезды ясные,
и если замерзнут их пальцы, такие тонкие,
кто еще сумеет весь этот мир раскрасить?
Он поднимает листок все выше и выше,
пока не замирает там, у самого дальнего облака,
и кажется, что Морис почти не дышит,
кажется, что сам он становится — сапфиры и золото,
синева небес и самое теплое солнце,
которое на закате красит веснушками щеки.
Небо в ответ улыбается и тихо смеется,
и показывает ему огонек далекий-далекий,
и шепчет в ответ — ты не первый, кто это просит,
кто в людях видит больше, чем остальные.
Но они научились греться, и в эту осень,
и в эту зиму никто из них не застынет.
И еще говорит ему — и ты тоже не будешь мерзнуть,
потому что люди, настоящие люди, тоже просили,
чтобы вы остались в тепле и видели звезды,
потому что они видели, как вы танцевали с ними.
И тогда сын Литы, сын сапфирово-рыжего лета,
становится вдруг сам всего лишь листом виноградным,
и плетется лозой по людьми подставленным веткам,
и остается — там, у огня и в тепле — до Бельтайна рядом…
…он мурлычет ей на ухо сказку, которой не было никогда,
и она засыпает, и ей снится лето — Лита и Лугнасад,
пока он, невидимый и неощутимый в ее темноте,
не ложится с ней рядом, почти на ее плече.
И Та, Что Дает Девять Жизней, гладит их лапами,
мягкими, словно ветер из рыжего августа,
и остаются только счастливые сны.
О лете — до самой весны.
