Из зимних дневников: слабая попытка анти-В.

Взгляд разрывает полунаполненность, сил набираясь, чтоб отважиться выглянуть из окна. В войне реалии зашкаливают, грань допустимого растаптывая, расплескиваясь в горя немыслимость, и нечего здесь собирать воедино. Что было понятно — разлетелось о камни брызгами вдрызг. В пути остается стараться дышать осторожнее, неся в невесомости ритмы сердечных мытарств молодого идальго. Время вне смысла становится ощутимым, как вязкая плотность под пальцами, его можно щупать чашками кофе, движением взгляда по комнатам круговой анфилады. Обрывки голосов свисают с потолков, пустоты с шагами перемежаются, не повинуясь руководящему, срываясь в потоки крамольных высказываний о пальцах, сжимающих поручни. Трогать время, плестись в невозможность коснуться смысла руками – как странно висеть в пустоте и не знать, вертикальность? - полет ли? - падение?. Больше! Не смеет делить пополам обезглавленность взгляд – ее он сжимает, сжимаясь фитиль осознания стынущий. 

 

Внеприродность Она протыкает нам крыши – и тянет бездушием, безвоздушно-пространственным вихрем, поодаль бушующим – в комнатах, где разглагольствовали, откуда бежали в тишь-гладь своих спален и кухонь, где не было следа ее тяжкой поступи. Хохочет, измывается над опоздавшими думать, и знает, что больше посметь не отважимся, сорвемся слезами или словами – в свои промежутки привычные: не слышать же воплей оставшихся воевать после нас. Что ищут они там, что думают о потерях? – искать это наш удел, а их уж искомое найдено, и камень на их стороне! Стена вокруг тех комнат нерушима и спрятана, стена разливается из молчания Внеприродной Она, стена разбивает звенящие цепи сознания: нельзя умолчать; стена охватывает в неподвижность движение, сковав распростертые клочья единства, осколки — в хрусталь расплескавшейся вазы; колеса пошли вхолостую... - а лес догорает, как тысячу лет назад.