Кузнец
Старый Аун шагал из центра деревни к опушке леса и прижимал к своей груди спрятанный за пазухой небольшой матерчатый сверток. Старый нож ведьмы. За спиной у него оставался набиравший силу веселый праздник. Но высокий седой Аун не принимал в нем участие. Сквозь вечерние сумерки он спешил в свою кузницу. Он должен успеть все сделать к рассвету.
Едва он переступил порог, в полумраке вечерней кузницы яркие глазки зыркнули из кармана на фартуке. Аун последнее время видел своего домового. Такого же старого, как и он сам. Домовой перебрался из дома в большой карман его тяжелого кузнечного фартука из толстой грубой кожи и обычно спал теперь там. Аун снял фартук с крючка и надел, крепко завязав его сзади. На крючке рядом висел фартук его ученика Датмира. Аун с любовью провел по нему своей большой шершавой ладонью. Этот фартук был гораздо более новый, но уже хранил на себе несколько обожженных черных отметин от выскочивших из клещей раскаленных стальных заготовок. И Аун вспомнил свои первые ожоги. Как давно это было! Больше, чем пол века назад…
Датмир сейчас в деревне в центре праздника. Сегодня Ауну трудиться одному. Он подумал об этом с некоторым сожалением и радостью одновременно. Но это дело лишь для него одного. А Датмир еще успеет потрудиться…
- Ничего. Ничего, справимся… Вся ночь у нас, справимся уж. – Произнес он тихонько и почти нараспев своим глубоким низким голосом. И легко похлопал по карману фартука. Там зашуршало, забормотало.
- Всё в порядке, - бормотал домовой, - всё присмотрено, справно да слажено. Еще одно дело хорошее нам ли не осилить?!
Аун улыбнулся. Он добрыми мыслями думал о домовом. И тот отвечал.
Но нельзя было терять времени, Аун надел повязку на голову, чтоб его длинные седые волосы не мешали в работе, повернулся, подошел к горну в углу кузницы и принялся разжигать его. И когда языки пламени заплясали между дубовыми дровами и кусками угля, Аун словно ступил в другой мир. Из звуков и образов деревни и оставшегося там шумного праздника он перенесся в чертоги творения, в храм кузницы.
Пора! - почувствовал он и полез за пазуху. Рука нащупала согретый на груди обернутый тканью нож и его глубокое и древнее волшебство, тонкую силу в нем. И тени вздрогнули по углам кузницы. Ожили, судорожно рванулись, заструились, зазмеились к центру! Но свет огня горна, будто священным огнем Даждбога жег их и отбрасывал назад.
Старый Аун развязал веревочку и развернул серую ткань. Блеснул сточенный почти до обуха клинок, а тени по углам зашипели дернулись, как от удара.
- Ха, не по нраву вам этот нож?! – Ухмыльнулся Аун. – Не по нраву, да не по зубам. Не совладать вам с ним! Сколько жизней он выдрал из ваших мерзких лап! Злитесь? Злитесь-злитесь! Да всё это пустое. Нет вашей власти здесь, тати поганые, мразные!
Старый кузнец бросил в огонь горна несколько больших кусков угля, взметнув ворох искр. Тени дернулись, отпрянули, а домовой в кармане довольно заворчал.
Сегодня деревенская ведьма и травница Огвия дала ему этот нож. Ей он достался от той, что обучала ее в свое время. Давно… Пожалуй, в то же время, когда учитель Ауна, дед Мирьяр преподнес ему первый кузнечный молот. Кто знает, в руках каких знахарок и ведуний он побывал? Сколько целебных трав собрал на рассвете, сколько пуповин младенцев перерезал, сколько злых хворей поразил в самое их черное сердце, сколько жизней вырвал из лап недуга! Но всему в мире есть свой срок… И Аун добрыми глазами смотрел на уставший от долгой службы почти сточенный клинок, на рукоять, отполированную добрыми руками, бережно передававшими этот нож сквозь время во имя служения человеческим жизням.
- Как мне передать его Зорьке? – Говорила старая добрая Огвия, шатая своей трясущейся головой? – Как мне передать его таким? Не хватит его на ее век… А как же без его силы? – И наворачивающиеся слезы и морщины в уголках ее глаз просили. Глубоким синим космосом, цепочкой ее мудрых предшественниц, уходящей в древность. Не от ее имени просили. Но от имени Зорьки, которая уже много умела, но еще не ведала всего. И от имени всего их народа. От имени всех еще не рожденных и уже ушедших.
- Только у тебя это может удаться, сквозь тебя сами боги проливают свою силу в мир! Возьми! – И она протянула ему сверток дрожащими руками.
Аун взял нож, кивнул и ушел с праздника, где звучала веселая музыка, песни и где танцевала Зорька, радуя его старческие глаза. Но он видел, он понимал, что необходимо всё сделать до рассвета.
Старый кузнец вернулся в реальность своей мастерской, положил нож на подставку с инструментами возле наковальни и занялся мехами. Нужен был большой жар, чтоб сковать воедино куски крицы. Нужно было много сильных ударов, чтоб выбить из них весь шлак. Нужно было много внимания и точности, чтоб выковать новый клинок и соединить его со старым ножом. Нужно было много веры, силы и внутренней чистоты, чтобы сохранить его волшебство. И он принялся за работу.
- Что твой Датмирссс?… - сипели тени по углам. – Оссставил тебя одного? Танцсссует? Веселитссса?!
Аун глянул на них искоса и вернулся к работе.
- Умрет с тобой твое мастерссство! Не пойметссс он его, не оценитссс! Не Сссссохххранииит! – Исходили они злобой, не в силах дотянуться до заветного ножа.
Старый Аун глянул внимательными глазами на стойку с инструментами Датмира, на его фартук, на полку, где лежали его заготовки и готовые изделия. От заступов и кос, до изящных ножей и украшений. Нет, не убедило его злое шипение. Он умел видеть и проницать в суть вещей и глубины человеческих душ. Хороший мастер рос, равный ему кудесник. Всякое было в обучении… Но последнее время Датмира никак нельзя было назвать нерадивым учеником.
– А проклятая ведьма, Огвия, ссстара. Умрет ссскоро-ссскоро! Не передассст сссилу, не сссумеет. И кому? Зорьке твоей? Она, вон, тоже, танцсссует! И ей сссладить с нами? Со сссмертью сссражатссса?
Кузнец вспоминал, как веселая Зорька пела, собирая травы на рассвете. Она уже пять лет помогала старой знахарке. И в последний год сама лечила людей. В памяти Ауна промелькнула румяная мордашка карапуза Радки, который приплясывал с бубликом в руке на том празднике, который Аун некоторым сожалением оставил за своей спиной. Если бы не Зорька… Не было бы его, этого веселого карапуза в мире живых. И еще были, кому она помогала, Зорька-травница, Зорька-жаворонок.
Не проняло его мерзкое шипение. Работа спорилась. Молот удобно лежал в ладони. Знай, пот время от времени утирай, да радуйся тому, как сияет будущий нож. Еще бесформенный кусок металла, но уже рожденный в помыслах мастера. Всего-то осталось, что свести податливый металл с ярким образом, горящим в сердце!
Но тени вдруг сгустились, налились свинцовой тяжестью, единым порывом обрушились на него со всех сторон, окутав черным туманом. Кузница поплыла, завертелась… Наковальня, горн с мехами, нож на подставке с инструментами, всё подернулось дымкой, закрутилось, исчезло вдали во мраке. Всё поглотила тьма.
Аун очнулся на полу кузницы. В голове шумело, плечо болело от удара, всё окутывал сумрак. Старый кузнец оперся ладонью о шершавый земляной пол, с трудом приподнялся и огляделся по сторонам. Огонь горна почти погас, только угли слабо тлели. Вокруг с бешеной скоростью и шипением сновали тени, стремясь подобраться к нему и к ножу, что лежал на подставке возле наковальни, а домовой из последних сил крутился вокруг него косматым вихрем, как клубок живой ярости и рвал их своими когтями. Единственный крохотный его защитник, выбивающийся из сил, но бесстрашный и стоящий на смерть!
Аун уперся руками и рывком встал во весь рост. В голове потемнело, но он устоял, собрав всю свою волю в кулак! Он схватил нож, другой рукой подхватил едва живого израненного домового, посадил в карман, схватил висящий на груди оберег, рванул и швырнул в угли горна, рассыпав остатки искр.
- Мара!!! – Закричал он. – Мара!!! Матерь тьмы, навья власть!!!
И словно кто ночью накрыл угли! Огромной черной ладонью и холодом, синей тьмою да запахом смерти. Явилась она! Ступила, приглашенная, в самый центр, в самое сердце Ауновой кузни, кузни его предков.
Дрогнули эти жуткие злобные тени, темные духи. По сравнению с ее безупречной силой и чернотой вдруг сникли, сжались и выглядели теперь блеклыми, слабыми и серыми. Обвела она своим взглядом кузню, прижимая теней к самой земле силой и тяжестью своего безмолвного взгляда. А потом заглянула в глаза Ауна. Но он, как есть, стоял прямо, будто врос в землю корнями своих предков. Сжимал правой рукой нож, а левой будто заслонял карман, где подрагивал его верный домовой.
Встретились их взгляды, словно прозрачный воздух с силой самой ночи. Но дух Ауна был чист и безупречен. Прошил его этот взгляд насквозь, до самых глубин, до самого дна, не затронув. Словно черная стрела сквозь чистые воды ручья. И тень улыбки мелькнула в черном взгляде Матери. Взмахнула она рукавом, и одним движением вымела всех теней из кузницы, словно обрывки старой паутины, покрытой пылью. Взглянула Мара еще раз Ауну в глаза и ступила из кузницы во тьму своей ночи.
Глубоко вздохнул Аун, перевел дух, провел рукой по своей бороде, смахивая сор и пыль, запутавшиеся в нее на полу, и повернулся к горну. Поднял поленья, чтоб разжечь едва теплившийся огонь и замер. Круглый деревянный амулет Рода лежал в самых красных углях нетронутый. Ни дымка не было, ни черноты на нем. Лежал деревянный символ солнца, мира и круговорота жизни, и не горел в огне. Протянул Аун руку к нему, словно не до конца веря своим глазам, подобрал его бережно, не почувствовав жара, и снова повесил на грудь, связав разорванный ремешок.
- Не пропали мы с тобой, боронитель мой отважный! Благодарю тебя! – Прошептал Аун своему домовому. А тот зашевелился и заворчал тихонько, исцеляясь добрыми словами своего хозяина.
- Откликнулась Мара, древняя Мать, на наш зов, помогла. И отец наш, Род не оставил. Сдюжим наше дело. Сдюжим. – Произнес кузнец, словно подбадривая себя.
Снова огонь заплясал в горне. Снова легла в ладонь рукоять его молота, который словно слился с его рукой и разумом в едином помысле переродить нож, верой и правдой служивший его народу многие поколения. Снова раздувались меха, вдыхая запах и цвет солнца в языки пламени. Снова удары ложились ровно, очищая и выравнивая куски пористой крицы, перерождая ее в безупречную сталь.
Но время шло, и с каждым ударом молот становился все тяжелее, с каждым ударом рука теряла силу. Как ему успеть, как ему справиться? Домовой заворчал в кармане фартука, чувствуя его слабость и тревогу… Но чем он здесь поможет?
Старый кузнец, обессилив, прикрыл глаза. И вспомнился ему его учитель, суровый дед Мирьяр с голубыми глазами, словно пронизывающими душу любого, на кого ни посмотрят, и с бородой, собранной в косу. Не часто он произносил слова похвалы, но оттого они были еще более ценны. «Ладно сработал, Аун!», словно услышал его голос, прозвучавший, пробившийся сквозь толщу ушедших десятилетий и почувствовал себя смущенным но гордым мальчишкой, впервые сумевшим сделать хороший нож.
Собрался с силами Аун, вытащил заготовку из горна, положил на наковальню и ударил молотом! Да так, словно всю свою веру и всю свою душу вложив в этот отчаянный удар. А в следующий миг крепкий сияющий кулак опустился на заготовку. Капли шлака брызнули из нее в полумрак кузницы, словно звезды в только что рожденном небе!
Справа от наковальни стоял сам сияющий светом великий Сварог, и бил своим кулаком, словно молотом. Радость ярким светом разлилась в душе Ауна! Не оставили его боги, второй раз пришли на помощь! И с новыми силами он поднял свой молот!
Удар молота!
Удар кулака!
Удар огромной кости!
Напротив него проявился дух его сурового учителя Мирьяра с костью вместо молота, и смотрел ему в самую душу, как и пол века назад.
Удар узловатой ветки дерева!
Слева от наковальни возник сияющий дух пращура Вятума, из рассказов и легенд учителя, с веткой дерева вместо молота в руке.
Домовой робко выглянул из кармана фартука и, встретившись с ясным взглядом Сварога из-под седых бровей, юркнул смущенно назад. Этот взгляд был таким сильным, пронзительным и добрым! Он приласкал домового, как маленького котенка, за хорошую службу, за верность. Он словно завернул его в мягкий теплый платок, сотканный из солнечных лучей.
И удары посыпались ровным ритмом. С небес, из памяти, из глубины веков, из сердца. И с каждым ударом заготовка из куска пористой крицы превращалась в безупречную сталь.
Словно четыре стороны света, четыре кузнеца вокруг наковальни, вколачивали свою силу в металл. Светлый бог Сварог с востока бил своим тяжелым кулаком, наполняя металл вечной силой светлых богов. Кремезный яроглазый Мирьяр с севера бил костью, наполняя металл жесткой силой нави и мертвых. Дремучий сгорбленный пращур Вятум, с лицом, скрытым копной волос и с бородой до пояса, с запада бил веткой дерева, наполняя металл глубокой силой и памятью предков. А сам Аун с юга вколачивал верным молотом в нож свою любовь, веру и жизнь.
Удар! Удар! Удар! Удар!
Кулак, кость, дерево, молот.
Сила! Ярость! Память! Жизнь!
В храме кузницы удары звучали ритмом своей музыки. Такой ровной и мощной, как само биение сердца жизни.
Где-то вдали в деревне звучала музыка праздника и шумела свадьба.
Датмир венчался с Зорькой.
А под ритм ударов молота старый кузнец менял себя на нож.
Аун венчался со своей смертью.
***
За окном начало сереть. Работа была сделана.
Развеялись добрые образы его древних пращуров, словно пар над перекованным и закаленным клинком, обретшим новую жизнь. Стоял старый Аун посреди кузни держал перерожденный нож в руке, и словно плыл внутри его истории. Сколько ему еще служить? Сколько людей спасти?... То неведомо смертным. Но Аун знал, что много. Он вытер клинок своей рукавицей, смахнул окалину с наковальни и положил на нее нож, как на алтарь. Аун словно видел тонкие синие и зеленые нити силы, окутывающие нож. Они живой лозой заплели кузницу. Сильные, тонкие и добрые звучали музыкой в его сердце. Рукоять еще… Но Датмир сделает. Он почувствует, он поймет, как. В нем тоже сила течет. А он, старый Аун, исполнил свою работу, исполнил просьбу старухи Огвии.
Медленно обвел он взглядом кузницу, снял свой фартук и повесил на крючок. Домовой, свернувшись клубочком, крепко спал в кармане. Аун бережно достал его обеими своими большими и шершавыми ладонями. Старый Аун смотрел на него и улыбался. А две слезы по руслам его морщин несли его прощание. Он опустил спящего домового в карман фартука Датмира. Он проснется. Он проснется молодым.
Аун стянул повязку с головы и опустил усталые руки. Волосы серебром рассыпались по его плечам. Он поднял взгляд, и сквозь окно кузницы восход красным заревом выстрелил в его глаза, пробил его насквозь, пролился в его душу светом, водой и огнем. Аун ступил вперед, вышел из светлеющего сумрака кузницы в утро. Светлый, как сон. Спокойный и сильный, как молчание богов внутри его сердца. Свободный и легкий.
Черная добрая земля встречала его стопы, как старуха-мать.
Свет нового солнца укрывал плащом его плечи.
Чистота прохладой касалась его глаз.
А внутри что-то тихо пело.
Аун смотрел вверх.
