О том, как ты уходил
ты уходил так тихо, что от жужжанья мухи
ярость во мне вскипала. и мухобойка где-то
пряталась партизаном, а на полу два тапка,
стоптанных полурваных: "все-таки ты - неряха!
разве такие дранки можно носить годами,
даже не замечая?" думала и искала,
чем бы мне муху шлепнуть, злилась еще сильнее,
что мухобойки нету, что копошишься долго,
тихо и беспристрастно, хоть бы, какое слово,
пусть даже будет матом, но нестерпимо бесит
пренебреженье молча. я подняла два лаптя,
нет, лапти все же краше, в общем, взяла я в руки,
то, что давно когда-то, мы называли тапки,
в комнату дверь открыла, где паковались вещи,
тихо, без склок и шума, словно ложились сами
в пузико чемодана. а собиравший это
взгляд удивленный бросил и улыбнувшись мило,
вынырнул из нирваны и произнес спокойно:
"Трогательно, спасибо, эти вот два ошметка
вытащил я из тумбы, обувь перебирая,
выбросить собирался, только подумал, тапки -
все-таки ведь чужие, вдруг и тебе, как память
дОроги, раз хранишь их". тут чемодан наевшись,
рот свой закрыл беззвучно, руки его схватили
и утащили к двери. даже шагов не слышно,
мне показалось, только, руки здесь побывали,
не было б слов о тапках - не было бы и тела.
да, вот настолько тихо, ты уходил, а муха
все донимала звоном. я покрутила тапки -
чьи они, в самом деле? в памяти покопалась,
но не найдя ответа, вышла в просвет прихожей.
как наважденье, даже, дверь ты закрыл бесшумно...
муха промчалась звуком, прячась в тенях одежды,
где-то металась нервно, был и фонарь напрасен.
и, разозлившись напрочь, я запустила тапки
в дверь, на лету сбив муху. стало настолько тихо,
лучше б она летала. села и разрыдалась,
страстно себя жалея, жутко тебя ругая,
глядя на тельце мухи, ставшее жирной точкой
в нашем с тобой романе...
