О том, как ты уходил

ты уходил так тихо, что от жужжанья мухи

ярость во мне вскипала. и мухобойка где-то

пряталась партизаном, а на полу два тапка,

стоптанных полурваных: "все-таки ты - неряха!

разве такие дранки можно носить годами,

даже не замечая?" думала и искала,

чем бы мне муху шлепнуть, злилась еще сильнее,

что мухобойки нету, что копошишься долго,

тихо и беспристрастно, хоть бы, какое слово,

пусть даже будет матом, но нестерпимо бесит

пренебреженье молча. я подняла два лаптя,

нет, лапти все же краше, в общем, взяла я в руки,

то, что давно когда-то, мы называли тапки,

в комнату дверь открыла, где паковались вещи,

тихо, без склок и шума, словно ложились сами

в пузико чемодана. а собиравший это

взгляд удивленный бросил и улыбнувшись мило,

вынырнул из нирваны и произнес спокойно:

"Трогательно, спасибо, эти вот два ошметка

вытащил я из тумбы, обувь перебирая,

выбросить собирался, только подумал, тапки -

все-таки ведь чужие, вдруг и тебе, как память

дОроги, раз хранишь их". тут чемодан наевшись,

рот свой закрыл беззвучно, руки его схватили

и утащили к двери. даже шагов не слышно,

мне показалось, только, руки здесь побывали,

не было б слов о тапках - не было бы и тела.

да, вот настолько тихо, ты уходил, а муха

все донимала звоном. я покрутила тапки -

чьи они, в самом деле? в памяти покопалась,

но не найдя ответа, вышла в просвет прихожей.

как наважденье, даже, дверь ты закрыл бесшумно...

муха промчалась звуком, прячась в тенях одежды,

где-то металась нервно, был и фонарь напрасен.

и, разозлившись напрочь, я запустила тапки

в дверь, на лету сбив муху. стало настолько тихо,

лучше б она летала. села и разрыдалась,

страстно себя жалея, жутко тебя ругая,

глядя на тельце мухи, ставшее жирной точкой

в нашем с тобой романе...