Гомер ч4 лекарь

Черви завелись, закопошились деловито в ране, но то был уже хороший знак. Начиналось выздоровление. Выздоровление ещё Осторожное, медленное. Так путник, ищущий дорогу в темноте, пробует почву близ себя, осторожным носком башмака, проводит туда и сюда, опасаясь за свою шею. За шагом осторожным всенда следовала небольшая пауза, за вздохом не одно мгновение.

Наконец боль простилась с ней, ушла, остался спутник боли запоздалый, зуд. Но раны трогать нельзя, она помнила это.

Являлся лекарь, приходил хозяин, все так же мрачный, но уже чуть менее мрачный. Являлась на тонких губах и улыбка, стыдливая, как бы случайная. Хозяин всегда приносил воду и миску с похлёбкой, иногда приносил листы, пришедшийся ей по вкусу, жгучей травы. И часто теперь он трогал её за слабую грудь, но более не брал силой. Оба они и лекарь и хозяин Обходились совсем без слов, понимание не было необходимостью, что между лекарем и пациентом, что между хозяином и рабом.

Лекарь уже чаще кивал головой удовлетворённо, когда брал в руку обрубок ее правой руки, тонкий будто стебель тростника, стремящийся вверх из заболоченных низин. Черви скоро ушли из раны, поняв видно, что делать им тут нечего, гной исчез.

Однажды лекарь принёс несколько груш, маленьких груши, не совсем свежих, с темными пятнышками, тех что растут кое-где на побережье, где влага позволяет расти грушам. Такие же груши приносил ей отец, но было это совсем в иной жизни, уже теперь недоступной. Память часто уносила ее туда, где теплился родной очаг.

Принеся свой дар, лекарь держал его в руке, не отдавал и она, думая взять груши, так как желала увидеть их ближе и вспомнить хорошенько, подошла к нему. И тут старик обнял её, привлек к седой груди. Они были одни, хозяин в тот раз не пришел со своей миской.

В родной деревне был такой же раб, он уже почти ослеп и теперь стал почти свободен. Идти ему оказалось некуда, да и незачем. Раба совсем не держали на цепи, расковали давно, всю жизнь он прожил здесь, на заднем дворе большого дома князя, ковал металл, точил ножи, медленно вершил тяжёлую работу. Иногда раб звал к себе шумливых детей, снующих вокруг, он выучил язык и говорил не совсем верно, но понятно, они подходили осторожно, готовые бежать. Он спрашивал их,-

- Дети, скажите, далеко ли отсюда до побережья?

С рабом нельзя говорить, всеравно что с ослом. И дети смеялись, убегали прочь, делали почти непристойные знаки слепому рабу. Убежать бы и ей теперь!

Но лекарь не отдавал плоды, руки его цепко сжимали их небольшие тела. Она, не понимая отстранилась немного, глядя ему в глаза. Старик жестом приказал ей исполнить то, что уж не думала она исполнять, а когда воспротивившись казалось невозможному, отпрянула она прочь, бросив груши на пол, он сдавил ее плечи так, что заставил покорно опуститься вниз. Она проглотила слезы, закипавшие было на ее глазах, не было тут места слезам.