«Миша,  в твоих стихах больше –  литературы, нежели чистой поэзии. К сожалению в сегодняшней поэзии, многие авторы в погоне за формой и образами, забывают , что поэзия прежде всего лишь составляющая литературы». (Юрий Шестаков из личной беседы).
Почему я, вспомнил, именно сегодня слова Юрия Михайловича, совсем недавно покинувшего этот свет, после тяжёлой болезни. Да, наверное лишь оттого, что самое последнее моё стихотворение, как мне кажется из разряда стихов о которых и говорил Шестаков. 
 
«Господи, спаси нас от голода и холода, дай возможность выжить в Ленинграде окружённом фашистами. Огради на с от лютой смерти, избавь от лукавого».
                              ( Часть молитвы придуманная моим несовершеннолетним неверующим отцом во время Ленинградской блокады, самого страшного испытания свалившегося на судьбы горожан за всю  историю города).
 
                                                            Дмитрию Нестеренко
МИХАИЛ ВЭЙ.
 МИРАЖИ НОЧЕЙ КРОМЕШНЫХ ИЛИ МОЛИТВЫ СОБАК НАШИХ.
 
Ах, как хочется: есть, а не мозг, букварём,
                                Занимать, если – «семь», чуть с лихвой,
Ведь, вопрос задающий: «А мы не умрём»?
                       Сам не знает: «А впрямь ли – живой»?
И скулит лопоухий кобель возле ног,
Он – такой же: голодный, как ты,
Он как ты,  до костей, по-собачьи, продрог,
Как тарелки, кормушки – пусты.
И зашедший сосед, на него поглядев,
Облизнувшись, зловеще изрёк,
Что, в блокадные зимы, на ско-во-ро-де,
                            Для собаки – достойный итог.
- «Их держать: это – роскошь: преступная блажь,
Крысы – съедены, если, давно,
Всё равно: не жилец – Джерик, стриженный, ваш,
И сожрёте, его, всё равно».
Ты стремительно, Джерика, должен: обнять,
Заслонив всем, своим, существом,
Ведь, про крыс, разумеется: фраза – брехня,
На людей, при раскладе таком,
                  Скоро жадно посмотрят, ну, как на еду,
- «Мама, дяденьку, прочь, прогони»,
И сосед проворчит: «Я, конечно, уйду,
Но печальна – судьба, извини,
                                          У собаки»,
…а Джерик, виляя хвостом,
Замирает в объятьях твоих,
Испугавшийся страшного слова «Потом»,
              Ведь, суровы – блокадные дни,
                                      И без-жа-лост-ны,
…хочется …ЕСТЬ, а еду,
         Хлебной корочкой, мать выдаёт,
Обещая: «Я завтра, сыночек, найду,
                                    Что-нибудь»,
…НИ-ЧЕ-ГО не найдёт,
                          В мрачном городе, полуживом от войны,
Где на стёклах оконных – кресты
                                        Из бумаги,
и чувство, у взрослых – вины,
                                  Сердце, режет,
…не ведаешь, ты,
                       Этой боли, и Джерика гладишь опять,
Ощущая живое тепло,
«Бедный – псина» - прошепчет несчастная мать,
Только, шёпот, с крестами – стекло,
                       Задрожав, за-глу-ша-ет:
опять – артобстрел,
Значит нужно спускаться в подвал,
Это было… давно: в феврале? В январе?
Разве – важно? Тогда, воевал,
                       Целый мир, и об этом, теперь вспоминать,
                                                                              Разве: просто,
Ты мог умереть,
И казалось, что вывела, Джерика, мать,
Позабывшая дверь запереть,
Снова кажется, держит она молоток,
Очумело, в костлявой  руке,
                               Для чего-то,
а в кухне бурлит кипяток,
(О тебе, ведь, она, «дураке»,
                 Только, думала), кажется, будто удар,
                            Ты услышал и жалостный визг,
А на утро, мясной, на тарелке – отвар,
В гладоморе, почти, что – изыск,
И шматок …собачатины,
…ты, же, не знал
                И не думал, но… Джерика нет,
Остаётся печурка, обои, …в-о-й-н-а,
Только, маме придётся ответ,
                  Всё же, дать, на вопрос,
На суровый вопрос,
Ты, поскольку, опомнишься вдруг:
«Ну, а где же – мой добрый и ласковый пёс,
Самый верный и преданный друг?
                     Я с ним мясом, хочу: поделится,
…ответь»,
…Материнские губы дрожат,
Разве скажет она: лопоухого, смерть
Как для жизни сыновьей – важна.
Будет врать, что, заехавший ночью, отец,
Кобеля прихватил на войну,
… - «И наш Джерик, сыночек – большой молодец,
Защищает родную страну,
Ради нас, он, воюя, готов: умереть,
В героическо - резвом пылу»,
А потом, будет долго, стараться: стереть,
Тряпкой, насухо, кровь на полу.
Мне приснилась, наверное, мать с молотком,
И привиделся, верно, сосед,
«Показалось», - слезу, вытирая тайком,
                                             Всхлипнет мама, но…  Джерика нет.
Он, тебя, защитил, самой страшной ценой,
                                            В чём признаться – притрудно,
………………………………………………………………………………………..
с тех пор,
в твоём доме,  собаки, уже, ни одной,
                                            Не бывало,
да и …разговор,
Заводился, когда, о покорных друзьях,
                                      Наших, меньших,
…видений поток,
               Возвращался и крикнуть: хотелось: «Нельзя:
                          Убери, поскорей, молоток»!
…Убери?  Но, увы, разве:  можно,  убрать,
Если прошлое – часто живей,
                        Настоящего, и… оживает «вчера»,
Голос, собственный, вновь, в голове,
                   Помутненьем взрывается: «Хо-чет-ся  …есть»,
Все-то мысли – в желудке пустом,
Даже, кажется: Джерик, живой – где-то здесь,
                           Дружелюбно виляет хвостом.
И глаза, ни к чему, устремлять на часы,
Не имеет значения час,
Знаю, точно, что если и молятся псы,
То, всегда, …непременно …за нас.