ПАТРИОТИЗМ РУССКОЙ ЛИТЕРАЛУРЕ. Часть II

 

Борис Ихлов

 

Куприн и Лев Толстой

 

Некто Т. пишет: «Этот коротенький рассказ А. Куприна был написан в 1908 году. Прочитайте и вы тоже удивитесь! Русская паскудная душонка не изменилась спустя даже 100 лет!

- Помню, лет пять тому назад мне пришлось с писателями Буниным и Федоровым приехать на один день на Иматру. Назад мы возвращались поздно ночью. Около одиннадцати часов поезд остановился на станции Антреа, и мы вышли закусить.

Длинный стол был уставлен горячими кушаньями и холодными закусками. Тут была свежая лососина, жареная форель, холодный ростбиф, какая-то дичь, маленькие, очень вкусные биточки и тому подобное. Все это было необычайно чисто, аппетитно и нарядно. И тут же по краям стола возвышались горками маленькие тарелки, лежали грудами ножи и вилки и стояли корзиночки с хлебом.

Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось, закусывал, сколько ему хотелось, затем подходил к буфету и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну марку (тридцать семь копеек). Никакого надзора, никакого недоверия.

Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, участку, принудительному попечению старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой.

Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре. Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам.

Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда Калужской губернии: широкая, лоснящаяся, скуластая красная морда, рыжие волосы, вьющиеся из-под картуза, реденькая бороденка, плутоватый взгляд, набожность на пятиалтынный, горячий патриотизм и презрение ко всему нерусскому — словом, хорошо знакомое истинно русское лицо. Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.

— Вот дурачье так дурачье. Ведь этакие болваны, черт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов… Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово — чухонцы.

А другой подхватил, давясь от смеха:

— А я… нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбину и плюнул.

— Так их и надо, сволочей! Распустили анафем! Их надо во как держать!»

 

Куприн вовсе не писал о "паскудной русской душонке". Это уж Т. приделал, по своей собственной душонке. Интересно, сам Т. - англичанин, что ли?

Куприн тут пишет не о всех русских, а о кулаках.

Рассказ Куприна называется "Немножко Финляндии". Только заканчивается он вовсе не по Т.: "И тем более приятно подтвердить, что в этой милой, широкой, полусвободной стране уже начинают понимать, что не вся Россия состоит из подрядчиков Мещовского уезда Калужской губернии". Что ж…

 

Гоголь в "Тарасе Бульбе" крепенько приложил и татар, и евреев.

А вот о русских писал Пушкин: "Я полон презрения к русской нации. Но мне будет досадно, если иностранец разделит это чувство." Примерно то же повторил философ Василий Розанов.

Еще Чернышевский: "Сверху донизу - все рабы".

Лев Толстой пишет о горской деревне, разрушенной русской армией:

«Фонтан был загажен, очевидно, нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена мечеть... Старики-хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы, от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми, и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения». («Хаджи-Мурат»)

 

Достоевский приложил всех славян, будто через столетие глядел:

«... по внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому - не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными! И пусть не возражают мне, не оспаривают, не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я ненавистник славян! Я, напротив, очень люблю славян, но я и защищаться не буду, потому что знаю, что всё точно так именно сбудется, как я говорю, и не по низкому, неблагодарному, будто бы, характеру славян, совсем нет, - у них характер в этом смысле как у всех, - а именно потому, что такие вещи на свете иначе и происходить не могут.

Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают. Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия проглотила бы их тотчас же, "имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени". Может быть, целое столетие, или еще более, они будут беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на нее и интриговать против нее.

О, я не говорю про отдельные лица: будут такие, которые поймут, что значила, значит и будет значить Россия для них всегда. Но люди эти, особенно вначале, явятся в таком жалком меньшинстве, что будут подвергаться насмешкам, ненависти и даже политическому гонению.

Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия - страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации.

У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление, парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это чрезвычайно утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что после долгой парламентской бури пало наконец министерство в (...страну по вкусу...) и составилось новое из либерального большинства и что какой-нибудь ихний (...фамилию по вкусу...) согласился наконец принять портфель президента совета министров.

России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человечества.

Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга интриговать. Разумеется, в минуту какой-нибудь серьезной беды они все непременно обратятся к России за помощью. Как ни будут они ненавистничать, сплетничать и клеветать на нас Европе, заигрывая с нею и уверяя ее в любви, но чувствовать-то они всегда будут инстинктивно (конечно, в минуту беды, а не раньше), что Европа естественный враг их единству, была им и всегда останется, а что если они существуют на свете, то, конечно, потому, что стоит огромный магнит - Россия, которая, неодолимо притягивая их всех к себе, тем сдерживает их целость и единство....»

 

Маркс о собственной нации: «Эмансипация евреев есть эмансипация человечества от еврейства» («К еврейскому вопросу»). Впрочем, Маркс не только евреев прикладывал: еще англичан, русских, немцев, французов...

И Чаадаев поясняет, почему так люди пишут: "Лучше бичевать свою родину, унижать ее, только бы не обманывать."

Увы, на Украине, в Израиле, в США - нет своего Пушкина.

 

В интернете некий свидомый тычет в текст Льва Толстого, причем в урезанный текст:

«Опомнитесь, люди, и, ради всего блага и телесного, и духовного и такого же блага ваших братьев и сестер, остановитесь, одумайтесь, подумайте о том, что вы делаете! Опомнитесь и поймите, что враги ваши не буры, не англичане, не французы, не немцы, не чехи, не финляндцы, не русские, а враги ваши, одни враги - вы сами, поддерживающие своим патриотизмом угнетающие вас и делающие ваши несчастия правительства. Они взялись защищать вас от опасности и довели это мнимое положение защиты до того, что вы все стали солдатами, рабами, все разорены, всё более и более разоряетесь и всякую минуту можете и должны ожидать, что натянутая струна лопнет, начнется страшное избиение вас и ваших детей. И как бы велико ни было избиение и чем бы оно ни кончилось, положение останется то же. Так же и еще с большей напряженностью правительства будут вооружать и разорять, и развращать вас и детей ваших, и остановить, предупредить это никто не поможет вам, если вы сами не поможете себе. Помощь же только в одном -- в уничтожении того страшного сцепления конуса насилия, при котором тот или те, кому удастся взобраться на вершину этого конуса, властвуют над всем народом и тем вернее властвуют, чем более они жестоки и бесчеловечны, как это мы знаем по Наполеонам, Николаям I, Бисмаркам, Чемберленам, Родсам и нашим диктаторам, правящим народами от имени царя. Для уничтожения же этого сцепления есть только одно средство -- пробуждение от гипноза патриотизма. Поймите, что всё то зло, от которого вы страдаете, вы сами себе делаете, подчиняясь тем внушениям, которыми обманывают вас императоры, короли, члены парламентов, правители, военные, капиталисты, духовенство, писатели, художники, -- все те, которым нужен этот обман патриотизма для того, чтобы жить вашими трудами. Кто бы вы ни были - француз, русский, поляк, англичанин, ирландец, немец, чех поймите, что все ваши настоящие человеческие интересы, какие бы они ни были --земледельческие, промышленные, торговые, художественные или ученые, все интересы эти так же, как и удовольствия и радости, ни в чем не противоречат интересам других народов и государств, и что вы связаны взаимным содействием, обменом услуг, радостью широкого братского общения, обмена не только товаров, но мыслей и чувств с людьми других народов. Поймите, что вопросы о том, кому удалось захватить Вей Хай-вей, Порт-Артур или Кубу, - вашему правительству или другому, для вас не только безразличны, но всякий такой захват, сделанный вашим правительством, вредит вам потому, что неизбежно влечет за собой всякого рода воздействия на вас вашего правительства, чтобы заставить вас участвовать в грабежах и насилиях, нужных для захватов и удержания захваченного. Поймите, что ваша жизнь нисколько не может улучшиться оттого, что Эльзас будет немецкий или французский, а Ирландия и Польша свободны или порабощены; чьи бы они ни были, вы можете жить где хотите; даже если бы вы были эльзасец, ирландец или поляк, - поймите, что всякое ваше разжигание патриотизма будет только ухудшать ваше положение, потому что то порабощение, в котором находится ваша народность, произошло только от борьбы патриотизмов, и всякое проявление патриотизма в одном народе увеличивает реакцию против него в другом. Поймите, что спастись от всех ваших бедствий вы можете только тогда, когда освободитесь от отжившей идеи патриотизма и основанной на ней покорности правительствам и когда смело вступите в область той высшей. идеи братского единения народов, которая давно уже вступила в жизнь и со всех сторон призывает вас к себе. Только бы люди поняли, что они не сыны каких-либо отечеств и правительств, а сыны бога, и потому не могут быть ни рабами, ни врагами других людей, и сами собой уничтожатся те безумные, ни на что уже не нужные, оставшиеся от древности губительные учреждения, называемые правительствами, и все те страдания, насилия, унижения и преступления, которые они несут с собой.» («Патриотизм и правительство», Пирогово, Тульская область, 10 мая 1900 г.)

 

Добавим - шестью годами ранее Толстой пишет то же самое:

«Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых – отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. … Патриотизм есть рабство».

(«Христианство и патриотизм», 17 марта 1894, Москва)

 

Конечно же, Толстой – идеалист, промышленные интересы разных стран, без всякого сомнения, противоречат друг другу. Толстой полагает, что «нет никакой причины одним государствам нападать на другие», просто нужно воспитывать детей в добрых нравах. Между тем, войны происходят не из-за вредного патриотизма, это закономерность при рабовладении, феодализме, капитализме.

 

Однако не упоминает свидомый прямое обвинение Толстого в адрес бандеровской власти, через столетие:

«В руках правящих классов войско, деньги, школа, религия, пресса. В школах они разжигают в детях патриотизм историями, описывая свой народ лучшим из всех народов и всегда правым; во взрослых разжигают это же чувство зрелищами, торжествами, памятниками, патриотической лживой прессой; главное же, разжигают патриотизм тем, что, совершая всякого рода несправедливости и жестокости против других народов, возбуждают в них вражду к своему народу, и потом этой то враждой пользуются для возбуждения вражды и в своем народе».

 

Безусловно прав великий писатель и в том, что разжигание патриотизма не избавляет от порабощения. Свидомый опять же не приводит этих слов Толстого:

«В действительности же наша страна не имеет врагов, кроме высшего класса, который взялся блюсти наши интересы, если только мы будем соглашаться платить налоги. Они высасывают наши средства и восстановляют наших истинных братьев против нас для того, чтобы поработить и унизить нас.»

С размаху великая русская литература, от Пушкина до Толстого, бьет по царско-буржуйской физии!

 

Теперь берем статью Ленина "О национальной гордости великороссов" и читаем, почему Ленин гордился русскими: потому, что русские начали свергать попа, помещика, царя, капиталиста.

 

Особенности политического момента

 

1. Лев Толстой - человек мира. Он пишет не только о русском – о патриотизме вообще: «Разгорание этого ужасного чувства патриотизма шло в европейских народах в какой-то быстро увеличивающейся прогрессии и в наше время дошло до последней степени, далее которой идти уже некуда. … Для уничтожения правительств нужно только одно: нужно, чтобы люди поняли, что то чувство патриотизма, которое одно поддерживает это орудие насилия, есть чувство грубое, вредное, стыдное и дурное, а главное – безнравственное».

Но уже 30 лет либералы клянут русский патриотизм и поощряют любой другой. Тем же занялись ныне и свидомые. Патриоты как в России, так и на Украине, препятствуют рабочим бастовать против капиталистов - за свои рабочие права. Как кто начинает отстаивать свои права на Украине, так патриоты обвиняют его в сепаратизме и пособничестве Путину. Недовольство экономическим положением киевские власти вместе с фашистами-бандеровцами направляют в русло ненависти к русским.

 

2. Патриоты – чего? России? Это нелепость. Нет такой в природе. Есть богатые русские и бедные русские. Кому служит ФСБ? России? Нет. Она служит богатым русским, абрамовичам, вексельбергам, лисиным, фридманам, трутневым, ротенбергам, тимченкам, мельниченкам, сечиным, алекперовым, ханам, усмановым, кузябаевым, всем тем, в чьих руках Россия. И служит им – против населения России, ФСБ и пальцем не пошевелила, чтобы спасти Россию от вымирания. Аналогично нельзя быть патриотом Украины, США или Израиля.

 

3. В 2014-м левые ссылались на пораженческую позицию Ленина в 1-й мировой. Они уравнивали «империализмы» России, США и ЕС, утверждая, что война в Новороссии – это передел собственности. Но сегодня совершенно иные исторические условия. 1) Нет никакой мировой войны. 2) Никто ни в США, ни на Украине, ни в ЕС не призывает к поражению своего правительства. 3) Уравнивать Россию, США и ЕС при многократном превосходстве США на Украине, при многократном превосходстве армии НАТО, спецслужб США, при 4,4 трлн. долл. ВВП у России и 20,9 трлн. долл. у США – может только политический дальтоник. 4) Восстание в Новороссии носило отчетливый антифашистский национально-освободительный характер, все причины восстания – налицо. Причитания российских патриотов насчет продвижения «русского мира» - всего лишь соображения пустых голов.

 

5. Разумеется, главный в мире империалист – США, против США должны быть сосредоточены силы левых. (Хотя для троцкистов главным врагом всегда является Россия.) США не только мировой жандарм – в Югославии, Ираке, Афганистане, Ливии, Сирии. США еще и оккупирует страны экономически, в том числе – Россию. И нет ничего зазорного в том русском патриотизме, который стремится скинуть американское ярмо.

 

Русская поэзия

 

Алексей Константинович Толстой был знаком с Пушкиным, Жуковским, которые ценили его творчество, но… стоял особняком.

Судьба – судьба обычна для России. Александр II произвел его в полковники, пожаловал орден Святого Станислава 2-й степени. Затем – с головой ушел в литературу, разорился, избрали членом-корреспондентом Петербургской академии наук по отделению русского языка и словесности – но поздно. Долго болел и после слишком большой дозы морфия – скончался. В бедности. «История государства Российского» будет напечатана только после его смерти.

 

В балладе «Боривой» А. К. Толстой, как многие считают, следует Ломоносову. А самом деле - напротив, он принимал норманнскую версию. Но с оговоркой, разворачивающей ее на 180 градусов: «Скандинавы,— писал он,— не установили, а нашли вече уже совсем установленным. Их заслуга в том, что они его подтвердили, тогда как отвратительная Москва уничтожила его... Не было надобности уничтожать свободу, чтобы покорить татар. Не стоило уничтожать менее сильный деспотизм, чтобы заместить его более сильным». Или в другом письме: «Моя ненависть к московскому периоду... это не тенденция — это я сам. Откуда взяли, что мы антиподы Европы?»

 

Толстой - прекрасно знаком с Европой, писал стихи на французском, однако не западник.

Несмотря на поэму «Князь Серебряный», первую часть драматической трилогии «Смерть Иоанна Грозного», которые Толстой читал императрице - он явно не монархист, не державник, не имперец, ненавидел гнет, «самодержавную тиранию» (Л. М. Лотман»), засилье бюрократии, чего стоит только его сатира – «История государство Российского от Гостомысла до Тимашева», «Сон Попова» или совместный с двоюродными братьями Жемчужниковыми «Козьма Прутков».

И в продолжениях - «Царь Фёдор Иоаннович», «Царь Борис» - осуждение деспотии.

В 1951 году после премьеры его пьесы «Фантазия» на сцене Александрийского театра Николай I запрещает ее дальнейший показ. В 1852 году Толстой успешно хлопочет о смягчении участи И. С. Тургенева, арестованного за статью в память о Гоголе.

 

Однако демократом не был, противопоставляя революционерам – будто бы - славянофильство: «Конь мой, конь, славянский конь, дикий, непокорный…» В тот же ряд нужно отнести и другие поэмы такого же характера: «Алеша Попович», «Илья Муромец» и др.

 

Но и славянофилом не был: в пьесе «Царь Борис» Годунов вызывает у него симпатию, он представляет Бориса не просто талантливым честолюбцем, но выдающимся политиком, западником, предшественником Петра I, стремившимся вернуть Россию, оторванную вследствие татаро-монгольского ига, в Европу. В феврале 1869 г. в переписке он спрашивает: «И откуда это взяли, что мы антиподы Европы? Над нами пробежало облако, облако монгольское, но было это всего лишь облако, и пусть чёрт его умчит как можно скорее…» (Новиков В. И., Драматическая трилогия. М., Молодая гвардия, 2011, ЖЗЛ, Алексей Константинович Толстой. Драматическая трилогия. 288 с.)

 

Либеральный демократ? Еще чего не хватало, в поэме о Потоке-богатыре Толстой живописует либерализм:

… Он отца отравил, пару теток убил,

Взял подлогом чужое именье

Да двух братьев и трех дочерей задушил —

Ожидают присяжных решенья.

И присяжные входят с довольным лицом:

«Хоть убил,— говорят,— не виновен ни в чем!»

Тут платками им слева и справа

Машут барыни с криками: браво!

 

Толстой был враждебен не только высшей царской бюрократии, но и всей политической деятельности самодержавной власти, чуждой, по его мнению, истинным интересам страны. Но именно это сделало его почти реакционером: он отнесся отрицательно и к реформам 60-х годов, которые считал плодом непродуманных начинаний верхов, не отвечающих нуждам общества. В 1861 г. он написал язвительное сатирическое стихотворение «Государь ты наш батюшка...», по форме отрицающее реформы Петра I, направленное против реформ Александра II. Петр «варит кашицу» из «заморской крупы» и мешает ее «палкою»; каша выйдет «крутенька» и «солона», а «расхлебывать» ее придется «детушкам», т. е. последующим поколениям. Тем самым поэт осудил, как и славянофилы, и реформы Петра (Г. Н. Поспелов. "История русской литературы ХIХ века"

Издательство "Высшая школа", Москва, 1972 г.).

Однако отношение к Петру I у Толстого неоднозначно: в конце 60-х он писал Стасюлевичу: «Петр I, несмотря на его палку, был более русский», чем славянофилы, «потому что он был ближе к дотатарскому периоду...» (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, Т. 2. СПб, 1912, С. 339).

 

Как и славянофилы, Толстой был противником развивающихся в России буржуазных отношений, искал собственный общественный идеал в историческом прошлом. Но не признавал, что Россия имеет какой-то особый, самобытный уклад национальной жизни, отличающий ее от стран Запада и основанной на стихийном нравственном подчинении личности интересам сословия, а сословия — интересам всего общества. «Я объявляю себя … их противником, — писал он, — как только они нападают на европеизм и когда они сопоставляют свою проклятую общину — принципу индивидуальности, — единственному принципу, в лоне которого может развиваться цивилизация вообще и искусство в особенности» (Толстой А. К. Полн. собр. соч., т. 4, С. 230).

 

Как и Мандевиль, Толстой видит первородные грехи буржуазности, как и Екатерина Дашкова – негатив реформ Петра, видит и половинчатость и отрицательные стороны реформ Александра, не сумевшего решить крестьянский вопрос. Он стал зеркалом реформ Александра, но еще более противоречивым, чем Лев Толстой. Вместе с водой он выплескивал и ребенка, вместе с негативом отвергал революционное начало.

 

Почему? Да, в поэме о былинном Потоке-богатыре Толстой явно не в теме, путает анархиста, примитивного нигилиста с марксистом, да еще называет его патриотом:

Там какой-то аптекарь, не то патриот,

Пред толпою ученье проводит:

Что, мол, нету души, а одна только плоть

И что если и впрямь существует Господь,

То он только есть вид кислорода,

Вся же суть в безначалье народа.

 

В то же время Толстой точно улавливает бестолковую абстрактность идеологии иных революционеров:

И, увидя Потока, к нему свысока

Патриот обратился сурово:

«Говори, уважаешь ли ты мужика?»

Но Поток вопрошает: «Какого?»

«Мужика вообще, что смиреньем велик!»

Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:

Если он не пропьет урожаю,

Я тогда мужика уважаю!»

«Феодал!— закричал на него патриот,—

Знай, что только в народе спасенье!»

Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ,

Так за что ж для меня исключенье?»

Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот!

Править Русью призван только черный народ!

То по старой системе всяк равен,

А по нашей лишь он полноправен!»

 

Псевдореволюционеров Толстой рисует следующим образом:

Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,

Собралися красавицы кучей.

Про какие-то женские споря права,

Совершают они, засуча рукава,

Пресловутое общее дело:

Потрошат чье-то мертвое тело.

 

Общее дело - в публицистике и разговорном языке 60-х годов XIX века так обозначали революцию.

 

И Герцен насмехается над нелепыми людишками, корчащими из себя революционеров. И Маркс пишет об идиотизме деревенской жизни, и Ленин пишет о «плохо орабоченном» русском рабочем. Но Толстой – вместе с водой выплескивает и ребенка.

 

В романе «Князь Серебряный» повествуется о благородном воеводе, который по возвращении с Ливонской войны столкнулся с бесчинствующими опричниками и понял, что в русском государстве творится что-то неладное, в том числе при дворе Ивана Грозного в Александровской слободе. Но сохраняет верность государю!

 

Отвергает деспотизм, Иван Грозный в «Князе Серебряном» - изверг, но сочувствует - боярской «оппозиции»! И тут же:

И все подъяли кубки. Не поднял лишь один;

Один не поднял кубка, Михайлo князь Репнин.

«О царь! Забыл ты Бога, свой сан ты, царь, забыл!

Опричниной на горе престол свой окружил! …

Тут встал и поднял кубок Репнин, правдивый князь:

«Опричнина да сгинет!— он рек, перекрестясь.—

Да здравствует во веки наш православный царь!

Да правит человеки, как правил ими встарь!

(«Князь Михайло Репнин»)

 

Не может Толстой писать о восстании князя против царя – довольно и обличения тирании. И вера в царя батюшку, и мягкотелость патриархальной деревни…

«И противоречия во взглядах Толстого надо оценивать не с точки зрения современного рабочего движения и современного социализма (такая оценка, разумеется, необходима, но она недостаточна), а с точки зрения того протеста против надвигающегося капитализма, разорения и обезземеления масс…» Пишет Ленин о Льве Толстом.

Потому в «Боривое» крестоносцы пренебрежительны к славянам, они боятся лишь героя, побеждают не славяне, побеждает Боривой.

Ни один русский марксист, если он действительно марксист, не отождествляет победу СССР над гитлеровской Германией и Сталина.

 

Период Новгородско-киевской Руси до татаро-монгольского нашествия Толстой считал временем наибольшего расцвета гражданской независимости, нравственной свободы, воинской доблести. Будто не было деспотической власти, казней посажением на кол, крещения огнем и мечом, зверского истребления древлян войском княгини Ольги и т.д.

Удельно-княжеские отношения им идеализировались, хотя русские князья, сговариваясь с татаро-монгольским захватчиками, помогали им уничтожать других русских князей. В Московской Руси он видел оскудение аристократически-вечевых, возникновение царского деспотизма (Г. Н. Поспелов).

 

Потому и общине, и монархическому деспотизму, и народному восстанию Толстой в поэме «Поток-Богатырь» противопоставляет вече:

Много разных бывает на свете чудес!

Я не знаю, что значит какой-то прогресс,

Но до здравого русского веча

Вам еще, государи, далече!

 

Поскольку никакого веча на дворе нет, Поток засыпает еще на двести лет, а с ним и Толстой отказывается от попыток решать общественные вопросы. Понимаете, Толстой отвергает даже попытку решения этих вопросов в одиночку и даже малой социальной группой!

Но как быть тем, кто не может заснуть на 200 лет?