I

На Сабуровой даче не бывает весны и лета –

бесконечная тень, вековые в шкафах скелеты,

боль, безвременье, плесень впитали высокие потолки,

заржавели решётки, зато не ржавеют замки.

На клеёнках прогнивших матрасов спят божьи дети –

разум их помутнён, а души, всему вопреки,

беззащитно светлы, как июльские светляки,

разноцветны и хрупки, как леденцы в пакете.

 

II

В чанах киснет бельё, в котлах подгорает каша,

к завтраку ее развезут, разольют компот.

Тридцать лет трудится здесь кухаркой Терентьева Маша,

тридцать лет уже, со лба вытирая пот,

она разбавляет сметану недопитым вчерашним кефиром,

будь такой – победила бы на чемпионате по тонкой нарезке сыра,

из любой шелухи может смастерить бутерброд!

Зацепилась здесь Маша, думала, однажды ей повезет –

дадут квартиру, как некоторым медсёстрам,

и можно будет пожить по-людски,

не куковать же в общаге до пенсии,

но настали девяностые –

годы то ли великой тоски,

то ли адской депрессии…

 

III

Божьи дети просыпаются рано, надевают халаты,

им велят чистить зубы и пить галоперидол.

Маша снова варит кашу, получает товар со склада,

отливает неразбавленную сметану, накрывает стол.

После завтрака к ней придёт Никита Логинов,

санитар из двенадцатой наркологии –

он из завязавших, но знает за собой грех,

держится поближе к поверенному врачу…

А Машка Терентьева, как Земфира, готова убить всех,

чтобы накормить его сырниками и прижаться к плечу.

Никита допивает компот, сваренный в отдельной кастрюле,

закуривает «Приму», выскальзывая из Машкиных жарких рук, –

она здесь уже тридцать лет, а ему столько исполнилось в прошлом июле –

он сырники любит, а не моложавых старух.

Ему нравится медсестра Карина с ресницами до бровей,

она с характером – лихо строит божьих детей,

никто у нее не прячет за щёки и не выплевывает таблетки.

Только не до Никиты ей –

с главврачом делит она кушетку

в ординаторской у окна, за которым вечная осень в клетку,

а вдвоём под старым одеялом теплей.

 

IV

Главврач после дежурства на такси едет с женой на дачу,

а Карина – на трамвае в съёмную комнату едет – и плачет, плачет.

Ресницы-вееры до бровей слипаются в тёмную паклю,

а колеса чугунно стучат колыбельную: девочка, хватит плакать…

«Хватит, – Карина достаёт бутерброд

из серой холщовой сумки, –

Брошу всё и уйду к Никите – замуж давно пора бы,

у него своя комната, машина хоть древняя, но «Сузуки».

Только вот Машка меня убьёт,

чумовая баба…»

 

V

Горевать недосуг, надо что-то варить из сорных круп,

к обеду под присмотром санитарок подтянутся божьи дети

с бидонами и котелками – забирать суп,

а Машка вдруг, растрогавшись, сунет каждому в карман по конфете

и толще обычного нарежет колбасу.

И будет долго стоять у окна, слёзы сглатывая,

смотреть вслед,

как, размахивая крыльями штопаных халатов,

божьи дети, гремя котелками, летят на свет.

Маленькие, скукоженные, как гусенички,

не то счастливцы, не то мученики,

слизывающие с губ помадку конфет.

Их жизнь не подчиняется ни физике, ни математике,

ни законам просыпанной с неба манны –

потому что ни того, ни другого в их жизни нет.

Но зато сегодня у них есть разноцветные фантики,

и они бережно складывают их в карманы

пережитых здесь то ли осеней, то ли лет...

 

--------------------------------------------------------------------------------

Конкурсное задание (было условием участия в конкурсе):

«Беззащитно светлы, как июльские светляки» - звуковой и смысловой плеоназм

 

Гетероморфное стихотворение, в котором эксплуатируются полиметрия и многосюжетность.

Многосюжетность (разные судьбы) используется как стилистический приём, чтобы показать общую, стержневую, развернутую метафору – психиатрическая лечебница как миниатюрная, но проработанная в деталях модель большого мира. И подчеркнуть главную идею: неизвестно, кто больше сошел с ума в этом мире, кто более крамолен и порочен, кто видит этот мир в более ярких красках и умеет находить радость в мелочах. И неизвестно, кто более счастлив в современном мире: те, кто разумен, или те, кто безумен. Ведь даже единственные персонажи, у которых вроде бы любовь, – вместе всего лишь от глобального одиночества («вдвоем под старым одеялом теплей…»)

 

С некоторыми допусками, но можно говорить о том, что текст сделан по кинематографическому принципу ship-in-a-bottle episode (корабль в бутылке), когда действие происходит в одной локации или даже в одном замкнутом пространстве. Авансцена «Сабуровой дачи» еще более узкая – кухня, место, которое объединяет всех действующих персонажей этого закрытого, но разбросанного мирка.

 

Гипербола. Конфеты и фантики (маленькие детали) используются как главные образы, как символы умения видеть свет в тоннеле. Закольцовывают повествование.

 

«Как, размахивая крыльями штопаных халатов,

божьи дети, гремя котелками, летят на свет» - метафора.

 

«Заржавели решётки, зато не ржавеют замки» - контекстный антоним (важный! Решетки здесь никогда не открывают, в то время как все двери всегда на замках)

 

В финальной строке используется смысловой омоним, который имеет двойственное (или двойное) значение – «то ли осеней, то ли лет». Лет – в значении «годы» и в значении «времена года».

 

В финальной строке также умышленно используется причастие «пережитых» вместо более логичного «прожитых». Это своего рода глагольная метонимия, в котором формальная суть приобретает эмоциональную окраску.