Что в голосе тебе моём

Уставший пограничник с автоматом еще раз окинул взглядом обтянутые «рваной» тельняшкой выпуклые прелести блондинки, вздохнул и протянул документы. И в паспорте, и на водительских правах значилась некая Светлана Аркадьевна Филькина тридцати лет. Но он всем своим тренированным нутром чувствовал фальшь. И обман таился не только в дорогущей винтажной кофточке, притворяющейся старым матросским тельником. Что-то было не так с девушкой.

 

– Светлана Аркадьевна, вы надолго в Окранию?

 

– Пока не знаю. Планирую на неделю, – никакого раздражения! Странно. Обычно проверка документов и досмотр на границе не занимает больше десяти минут. Ее держат на КПП уже час, и ни нервозности в интонациях, ни напряжения в голосе. Это неестественно. Любой человек давно бы возмутился.

 

Голос! Кажется, он узнал этот голос! Неужели она?! Не может быть! Хорошо играет! Нет, не может такого быть!!!

 

– Добро пожаловать в Окранию, …Светлана Аркадьевна, – пограничник козырнул, девушка спокойно села в свой синий «Форд», и очередь наконец-то сдвинулась.

 

***

 

Чтобы не привлекать внимания, Полина оставила автомобиль на привокзальной стоянке. Родные, до боли знакомые улочки провинциального городка встречали ее знойной тишиной и удушливой вонью переполненных мусорных контейнеров. По старому растрескавшемуся асфальту не ехали машины, под пыльными каштанами на скамейках не лузгали семечки подростки. Лишь за одним из глухих заборов Полина услышала детские голоса, которые стряхнули-таки с нее впечатление нереальности. Тут же по самой середине дороги промчался черный джип, ухая «музыкой». И снова все затихло.

 

Одноэтажное здание школы грустно смотрело на свою бывшую выпускницу пустыми окнами. Меж зарослей лебеды розовели стены в пятнах осыпавшейся штукатурки. Возле памятника герою прошлой войны поблескивали кучки пивных банок. У гипсовой статуи отсутствовала голова, а к руке был привязан черный флаг с фашистской символикой. Несмотря на тропическую жару, Полине вдруг стало холодно.

 

Она ускорила шаг и уже через несколько минут стояла перед знакомой зелёной калиткой. Давным-давно маленькую девочку привезли сюда из большого города. Она плакала, просилась к маме. Бабушка в чёрном платочке тоже плакала и вздыхала, глядя на внучку. Малышка не слышала, как бабушка назвала ее сиротинушкой, но хорошо запомнила, как дед, отругав жену, увёл внучку в сад делать калитку.

 

Пустая покосившаяся будка. Здесь когда-то жил Жук. Черный, лохматый и очень добрый пёс. Стёртые до блеска деревянные ступеньки, тяжелая дверь, обитая с двух сторон коричневым дерматином. Открыто. Здесь всегда открыто. В терраске пыльно и солнечно. Сухие веники лекарственных трав развешаны под потолком на верёвке. Пахнет мятой и горячим деревом.

 

Полина толкнула дверь и вошла в горницу. В нос ударил запах лекарств и ментоловых растирок. Глаза, привыкнув к полумраку, различили в углу на высокой железной кровати ворох цветных одеял и маленькую неподвижную голову на подушке.

 

– Бабушка! – гостья кинулась, крича, сбивая табуретку, бросая сумку на крашеный пол, боясь и надеясь. – Бабушка!

 

***

 

– …Даже к деду на могилку не сходила убраться, так меня скрутило. Но это ничего. Вон у Сергейки беда, так беда. Помнишь Сергейку-то?

 

– Помню, бабулечка, помню, – Полина гладила сморщенную ладошку со скрюченными узловатыми пальцами, и душераздирающая жалость слепила глаза.

 

– Его в армию позвали, а он возьми, да откажись. И то, четверо деток, и самому уже к сороковнику. Кака армия-то? Так приехали ночью бандиты, его забрали, а жену и девочек снасиловали. Младшая померла потом, а Галя, жена Сергейки умом тронулась…. А ещё пенсию мне не дают. Говорят, что родня из заграницы пущай присылает…. Жук-то наш помер! Полина, Жук… ии-и…, – тихий стон, похожий на скулеж упал на Полинкино сердце пудовой гирей, сдавил и застучал в висках.

 

За окном снова пророкотала оглушающая музыка и смолкла вместе с шумом мотора. Звякнула ложечка в кружке.

 

– Это вот они ездят, хозяева. Бандиты, господи прости. Ты пей-то, пей чаёк. На мелисе и чабреце заварила.

 

– Бабушка, я тебя к себе заберу. И не отказывайся. В прошлый раз я послушалась. Сейчас насильно увезу.

 

Старушка вздохнула.

 

– Хотела я рядом с дедом лежать. Но боюсь, что и…

 

Договорить хозяйке не удалось. Дверь без стука отворилась, в горницу ввалились трое мужчин в камуфляже.

 

***

 

– Полина, вы – неглупая женщина, я надеюсь. Должны понимать, что по закону за проникновение в государство по поддельным документам вам грозит тюремное заключение, – довольный собой бритый наголо мужик, наверное, по ошибке влезший в тесный мятый смокинг, допрашивал её уже битых шесть часов.

 

Он даже не допрашивал, потому что и так всё было ясно: известная во всем мире звезда эстрады под чужим именем проникла в Окранию для совершения террористического акта. Какого акта, никто не спрашивал, чтобы не оконфузиться. Её, ни слова не проронившую за всё время допроса, даже не уговаривали признаться! Какой там акт?! Их всех возбуждало само нахождение такой персоны в Окрании. Это было всё равно, что сам президент какой-нибудь великой страны переползёт пограничную полосу, чтобы навестить свою бабушку или взорвать местную лесопильню.

 

– Вы, наверное, знаете звезду эстрады Астру. Так вот, она уже полгода живёт у нас, выступает. Счастливо живёт, поверьте мне. Через месяц выходит замуж. Вашей бабушке нужно лечение. Она пропадёт без вас.

 

– Хорошо. Что вы от меня хотите?

 

Полицейская шишка аж подскочила от неожиданности. Руки суетливо пробежали по столу, спихивая на пол сигареты, и вытащили из-под синей папки листки с печатным текстом.

 

– Вот! Подпишите бумаги, о том, что просите у нас политическое убежище. Поверьте, вы не пожалеете!

 

Полине стало смешно. Так заискивающе просительно смотрел на неё этот боров. А ведь буквально полчаса назад орал, брызгая слюной, дыша ей в лицо зубной гнилью. Она, молча, взяла из сосискообразных пальцев ручку, брезгливо вытерла ее о джинсы и поставила автограф на всех трех листочках.

 

***

 

Господин президент независимой Окрании Влад Синявский возбужденно потирал руки, меряя свой почти овальный кабинет широкими неровными шагами. Остановившись на секунду возле дубового стола, он схватил хрустальный стакан с личным гербом и допил оставшийся коньяк.

 

Огромная белая дверь приоткрылась, в щель высунулась симпатичная женская головка с белой косой-короной:

 

– Вы что-то хотели?

 

– Да! То есть нет… А назначьте-ка на послезавтра съезд, сбор, слет… хи-хи… сходку этого… Парламента. Нет, на завтра. Да, и чтобы были все! Не как в прошлый раз, пять с половиной голов. А заседание проведем в Государственном самом большом театре. Все правительство пусть будет! И послам приглашения разошлите. Так и объявите: концерт Полины – народной артистки Окрании. Сама Полина теперь у меня во где! – Президент махнул пустым стаканом.

 

– Но вы же собирались послезавтра просить приема у посла Южного Буки, чтобы попроситьаудиенции у короля Южного Буки, чтобы попросить того выделить нам кредит или помочь безвоз…

 

– Я сам знаю! – крикнул господин Синявский, запуская гербовый стакан в ненавистную голову. Цель увернулась, пьяного куража прибавилось. – Я сам знаю, что важнее для страны!.. Да, и посла Южного Буки не забудьте…хи-хи-хи.

 

***

 

Огромный зал с двумя этажами лож и балконов, с многотонной люстрой над переполненным партером блистал театральными биноклями, драгоценными камнями, глубокими декольте и позолотой. Уже затих третий звонок. Медленно мерк свет, унося с собой суетливые шуршания и скрипы.

 

Брызнули яркой волной софиты, вспыхнула рампа. Полина зажмурилась. Только что из кулис она видела полный зал людей, господина президента с женой в правой ложе. А сейчас она стояла в длинном белом платье посреди сцены совершенно одна.

 

Певица испугалась. Какая абсолютная тишина! Там в темноте, за оркестровой ямой никого нет! Пока она подходила к микрофону, все ушли?! Петь для себя? Вдруг до неё донёсся шелест дождя. Робкий и редкий он в мгновенье превратился в ливень. Это аплодисменты! Всё хорошо, всё правильно. Она всё делает правильно, а значит, всё будет хорошо.

 

Полина запела. Без аккомпанемента, а капелла, сначала тихо и легко, как тот слепой дождик, потом всё громче. Её голос лился плавно и напевно. Без слов. Вернее, не различалось понятных, что-то значащих для слушателей сочетаний звуков.

 

Это был язык предтече, ложившийся на нужный тембр и гармоничную тональность. В нём сосредоточились все молитвы мира, ритмы шаманских бубнов и напевы сирен, эротические мелодии вуду и иудейские мантры.

 

Полина пела, закрыв глаза, растворившись в звуке. В какой-то момент она поднесла руку к правому уху и нажала на невидимый усилитель кодирования, встроенный в мочку. Это не был прибор, диктующий волю. Только биологический усилитель. Лекарем, целителем, инструментом была она сама, её голос.

 

Волны проникали в тела сидящих в зале людей, очищали, растворяли гордыню, грязь и корысть, зло и эгоизм, жестокость и трусость. Вибрация звуковых волн создавала резонанс в клетках мозга, перенастраивая его, обновляя, кодировала, делая людей счастливее и добрее.

 

Кто-то тихо плакал, кто-то раскачивался в такт. Президент сидел неподвижно. Он не отрываясь, очень серьёзно смотрел на певицу и думал: «Всё правильно. Всё хорошо. Да, теперь всё будет хорошо». Сеанс длился два часа.

 

На следующей день Полина поехала с гастролями по всей стране.

 

А через неделю все страны подписали договора о мире и сотрудничестве.