...виват аппендициту...(баллада)...
Тайм не доигран. В бочине - боли.
От стычки с Колькой - саднят сусала.
"Аппендикс что ли? До баскетбола ль?",-
учитель вывел силком из зала.
Горело жаром аппендицитным
почти всё тело, живот кирпичный.
Испуган доктор и пишет: CITO!
И, глянь, в карету сажает лично!
"Чего сидел-то? Пришёл под вечер.
Отдать желаешь башку под молох?"
Ну как раскажешь? - старушек вече:
"Пущать не станем. Потерпишь! Молод."
А столбик ртути превысил сорок.
Лицо бумажно. То ль бред. То ль едем.
Сиреной вечер февральский взорван.
На нервах фельдшер и тоже бледен.
Подвёл Валерка. Зайти что ль трудно?
В незнанке предки. "Да где ж он? Эх, ма!"
Искать ходили три раза к пруду.
Играл в хоккей, мол, да в прорубь въехал.
Каталка. Двери. И много света.
Хирург усталый в костюме синем.
"Не бойся, паря! Не страшно это.
Кишку слепую сейчас мы вынем."
Живот кололи на штык похожим
огромным шприцем два эскулапа.
И - шмыг скарпелью по йодной коже.
Кровищи - море. Мне видно в лампу.
"А ты молодчик! Лежишь без стонов.
Я слышал только - зубами клацал.
Годков-то сколько?"
"Учусь в шестом я,
ну, то есть, лет мне сейчас - двенадцать."
Наркоз закончил свою работу,
когда осталось живот заштопать.
"Чего заёрзал? Пацан! Эй! Что ты?
Анестезин-то... Эх, ёлки, чтоб тя!"
Шил по живому советский доктор.
Бесплатно, стал быть? Оно - конечно.
Но в уговорах хирург был дока.
"Терпи, парнишка. Я швов уменьшил".
Зашитым, новым - кладут в столовой.
Так хирургия. Палат нехватка.
Под утро тошно запахло пловом.
Рот полон желчи. Совсем несладко.
"Вот утка, мальчик.", - под звоны мисок
сказала вскоре сестра седая.
"И как я буду при всех тут писать?"
"Загорожу хоть тебя, вот, дай я."
"Совсем паршиво?"
"Мутит и больно.", -
ответил хрипло сестре Фаине.
"Сейчас подлечим.", - и сердобольно
вкатила в руку мне кофеину.
Вернулась быстро, уйдя куда-то.
"Вставай, родимый!"
"Вставать?" - я в шоке.
"Идти придётся вон в ту палату.
Вставай! Мужик ты! Быть должен стойким!"
В палате двое. Один - ровесник.
Второй - постарше, из выпускного.
Ровесник весел. И интересно
ему знакомство с соседом новым.
Но мне тошнотно. Достала горечь
во рту от желчи, до дури едкой.
А на пороге возникли вскоре
с огромной банкой бульона предки.
Узнали ночью:"Свезён в больницу.", -
когда Валерку прижали к стенке.
Печать тревоги на серых лицах.
Обход. Им доктор:"Жить будет Генка!"
Температурил. Пенициллином
шесть раз за сутки три дня кололи.
И бок весь правый стал жутко синим.
Отлёжен левый. Спать стоя что ли?
Сосед-ровесник - смешил, зараза.
Травил и байки, и анекдоты.
И швы кровили уже три раза.
Не закрывает нарочно рот он!
А старший (с грыжей) учил билеты.
Читал на память стихотворенья.
В уме остался момент вот этот -
примерный снимок того мгновенья:
любая фраза - как взмах мачете -
гнусавый голос, почти поповский,
что Ленин будто близнец там чей-то,
и что историк был Маяковским.
И про штаны он, и красный паспорт,
о чьём-то нетто, и змейках улиц.
Недавно понял, чьей был я паствой,
когда, вдруг, рифмы во мне проснулись.
Швов недостача сказалась после.
Живот порезан был шовной нитью.
"Домой? Нет. Рано.", - врачом отослан, -
"Скулить не нужно. Ведь ты ж не нытик."
"Что? Трое суток?"
"Не больше."
"Ладно."
Мечтал о шайбе, о клюшке "Koho".
А тот, что с грыжей, в тиши палатной
читал мне Блока совсем неплохо.
Почти что месяц пропущен в школе.
Нагнал в неделю. Видать, не дурень.
Сосед виною (ну с грыжей) что ли?
Стал ждать уроков литературы!
Наверно, парень просыпал семя
стихов
в канавы моих извилин.
А вскоре - всходы. И стал не нем я.
А позже - рифмы уже явились.
Так Рок просеял меня однажды,
страдать заставив, чрез божье сито.
Скажите, это бывает с каждым?
Виват и слава аппендициту!
