Знобихин перевоз
ЗНОБИХИН ПЕРЕВОЗ
И над моей могилой
Взошел тростник большой,
И в нем живут печали
Души моей младой...
М. ЛЕРМОНТОВ.
“Тростник”
От Синь-горы, с востока,
Задумчиво-светла,
Большой реки протока
В степной глуши текла.
Шумливою дугою
Вбегая в городок,
Как зеркало, собою
Всё отражал поток.
Две низкие колонны
Домов, ворот, жердей
И сумрачные кроны
Столетних тополей.
Но круто изгибался
Ход речки – остров, плёс,
И взгляду открывался
Знобихин перевоз.
Домишко обветшалый
У спуска на лугу,
По старому причалу
На каждом берегу.
Пустая плоскодонка
На привязи у вод
Людей прихожих долго,
Покачиваясь, ждет.
А в ней, вздыхая редко,
Как арестант в тюрьме,
Сидит в тулупе дедка
И дремлет на корме.
Бабёнка молодая
Смеется: – Эй же, дед!
Смотри,теплынь какая,
А ты в тулуп одет!.. –
Посмотрит перевозчик
На бабу, как на хворь,
И вмиг поставит росчерк:
– Сиди, и не гуторь!
Ишь, глупая, смеется,
А тут вода, мороз...
На то он и зовётся –
Знобихин перевоз... –
Когда-то пацанами,
Ватагой огольцов,
Мы испытали сами
Причуду этих слов.
От острова и плёса,
Запретам всем назло,
Нас мимо перевоза
Течением несло.
И ровно в этом месте,
С рекой теряя ход,
Мы вязли, словно в тесте, –
Ни взад и ни вперед.
Как будто страшный омут
Вбирал пучину вод,
И вот уж по-другому
Она, кружась, течет.
Свои круги-кружищи
Всё гонит в полусне,
Как будто что-то ищет
На тёмном, зыбком дне.
Став тише и темнее,
Река сбивала спесь:
– А точно, холоднее
Вода, ребята, здесь!..
– В ногах, как ветер, ходит,
Как стая пескарей...
– Так холодом и сводит,
Поплыли поскорей!.. –
И вот мы по-собачьи,
По-женски, по-мужски
Плывём, испуг свой пряча,
По быстрине реки.
И из ватаги нашей
Квартала через два
Вдруг кто-то хрипло скажет:
– Ну, всё!.. Дышу едва... –
И на спину ложится
И долго на спине
Лежит, и свет искрится
В журчащей тишине.
И по его примеру –
Один лишь способ был, –
Братва, устав не в меру,
Побольше копит сил...
Но мы вернёмся с вами
Туда, где сруб стоит,
Разрушенный годами,
Загадочный на вид.
Назвать бы надо будкой
Домишко тот. Его
И ставили как будто
Как раз для одного.
Окошко, сенки, двери,
Печурка, стол, топчан.
Вот всё, по крайней мере,
Что взгляд наш отмечал.
И в будке той, у рощи,
Уже немало лет
Жил Федя-перевозчик,
Почти столетний дед.
Мы, правда, в доме этом
Не видели его.
Он вечно был с рассвета
У места своего.
В тулупе, рукавицах
И валенках, притом,
Он в лодке уж, – и мнится,
Что тут его и дом.
Народец набирался,
Местился в лодке той,
И Федя отправлялся
В свой рейс очередной.
Кого-нибудь на вёсла
Из мужиков садил,
А сам, взирая грозно,
Бессменным кормчим был.
И то сказать, не плёвый
У лодочника труд:
Словить тот миг по новой –
Круги когда пойдут;
Всей водной силой шалой
По омутной глуби, –
И вот тогда к причалу
К соседнему греби!
Вода легко возносит,
И нет тебе преград,
Река тебя подбросит
К причалу в аккурат.
Крепись к нему канатом,
Бортом к причалу льни. –
И это нам, ребятам,
И нравилось в те дни.
Мы поначалу мялись;
Что, право, делать с ним:
– Всё! хватит! покатались! –
Был дед неумолим.
– Ить вы же на неделе
Брались грести, мальцы.
Всю плешь мне переели,
Мура – а не гребцы! –
Отчаянно сжимали
Мы разом кулаки
И мускулы казали:
Мол, во! – здоровяки!
А те мальцы-герои –
Не мы, и вот те крест!..
А если не устроим,
Заплатим за проезд! –
И наш посланец с медью,
Забравшись на причал,
Упорно перед Федей
Копейками бренчал.
– Ну, ладно уж, давайте,
По двойке – на весло,
Да только не серчайте,
Сорву ежели зло... –
Был нынче что-то добрым
Речной наш адмирал,
Простудным басом бодрым
Команды подавал.
И лишь меня подпёском
Назвал за то, что я
Откидывал не броско
Весло, с дружком гребя.
Но гнев прошел и сгинул,
И, уж остыв совсем,
Он вдруг шапчонку кинул
В меня, к потехе всем.
И оттого, быть может,
В нас ангелы вошли –
До волдырей на коже
Гребли мы да гребли.
А больно, – так по ходу,
Пока людей везешь,
Ладонь опустишь в воду
И заново гребешь...
Наш адмирал столетний,
Забыв про тягость лет,
Добрее став заметней,
Всё щурился на свет.
Дымил своей махоркой:
– Ну, перекурим, что ль...
Да сыпал поговоркой:
– Сиди, и не гуторь!... –
Но вечер уж сгустился,
И хмарь по берегам.
Покашляв, обратился
Он с краткой речью к нам:
– Ну, добре... Захотите
Со мной причал стеречь,
С ночёвкой приходите,
Картошку будем печь... –
И вот уж у причала
Под берегом крутым,
Собрав сушняк сначала,
Мы у костра сидим.
Трещит в огне валежник,
Неверный свет везде,
Рой отблесков небрежно
Рассыпан по воде.
Чернеет, словно комья,
Картошка под золой...
И как же незнакомо
Всё в этот час ночной!
Всё те же роща, берег,
Причал всё тот же здесь,
А сердце уж не верит,
Что это вправду есть.
В загадочном покое,
В сияньи серебра
Какое-то другое
И пламя у костра.
Тебя и обжигает,
Но враз и леденит,
И в жар тебя бросает,
И холодом знобит.
И Васька сокровенно,
Чуть слышно, произнес:
– Вот отчего, наверно,
Знобихин перевоз!
Но, усмехнувшись тихо,
Дед хитро хмурит лоб:
– Знобихин-то Знобихин,
Да отчего ж озноб? –
Аркашка, этот долго
С ответом не мудрит,
На деда смотри колко
И тут же говорит:
– Я, дедка, ясноокий!
Всё вижу без труда.
Раз омут здесь глубокий –
Такая и вода.
Наверно, там, на дне-то,
Ключей с полтыщи бьёт... –
Тут кормчий из кисета
Махорку достает.
– Ну, оком я не ясный,
Но всё же про запас
И я, мой друг прекрасный,
Один имею сказ.
За лунною дорожкой,
Вон в том большом дому,
Там, где горит окошко, –
Уже лет сто тому
Купчина знатный Хромин
С Анюткой-дочкой жил.
Гуторят, дочки кроме,
Ни ляха не любил.
Да и скажу вам, было,
За что ее любить.
Как дочь его ходила –
Царицам не ходить.
Царица? Что царица!
Анюта ступит так,
Что разве лёгкой птице
Такой доступен шаг...
Как дочь его смотрела –
На небе так звезда
Смотреть бы не сумела,
Лучиста и чиста.
Звезда, она звездою –
Лучищи мчат да мчат,
Но прелестью живою
Сиял Анютин взгляд...
Как дочь купца смеялась –
Едва ли бубенец
Так звенькал; и казалось,
Он перед ней – юнец.
Что колокольчик? – Небыль.
Но счастья и утех,
И всех сокровищ неба
Анютин стоил смех...
Как дочь купца красою
Была наделена, –
Отмечена такою
Не будет ни одна.
Что их краса? – Кому-то
Лишь солнца луч впотьмах,
Но красота Анюты
Сводила всех с ума.
И вот уж в городишке
В Анюту влюблены
И глупые мальчишки,
И мудрости сыны.
Такие, брат, дуэли
Пошли, что будь здоров! –
Так пули и свистели,
Бывало,
из дворов.
Но всем отказ, – и точка.
По гордости своей,
Купеческая дочка
Не смотрит на парней.
Не любит и не любит,
И годы, день ко дню,
Их души сушит, губит,
Сжигает на корню.
Такая пава-вишня
В купеческом дому!..
И лишь поблажка вышла
Гуторят, одному.
Тогда на переправе
Петро Знобиха был;
В людском почёте, в славе,
В любви всеобщей жил.
В день ясный или душный,
Тоскливый ли до слёз,
Он с песней да частушкой
Чинил свой перевоз.
Для переезжих наших,
Считай, за пятаки,
Бывало, что и спляшет
В ладье-то средь реки.
И вот уже Анюта
На речке день-деньской;
Ей любо почему-то
Быть в роще за рекой.
Переплывет с Петрушкой
Сюда, на берег наш,
Одна или с подружкой,
И роща ей – пассаж.
Вот вечером однажды,
Красив, насмешлив, смел,
В пылу сердечной жажды
Он песню ей пропел:
“...Моей любви просил он,
Любить я не могла,
И деньги мне дарил он, –
Я денег не брала;
Несчастную сгубил он,
Ударил в грудь ножом,
И здесь мой труп зарыл он
На берегу крутом...”
И стал их местом встречи
Знобихин перевоз,
Да, жизни им калеча,
Холоп на них донёс.
Купец вскипел до жути,
И месть была лиха:
Безродного Анюне
Сосватал жениха.
И вот через протоку
Плывут в ладье одной
Страшила кривоокий
С красавицей женой.
А с ними их родные,
Знакомые, друзья,
Весёлые, хмельные...
Одна, считай, семья...
Плывут... и на серёдке
Разлившейся реки
От горя и от водки
Взыграли каблуки.
Вприсядку прямо с места
Петро пошел для них.
И плакала невеста,
И ус крутил жених.
Но вот остановился
Плясун. Но не устал –
Народу поклонился,
К ее ногам упал.
И всё – одной минутой...
И волны по воде...
С тех пор Петра с Анютой
Не видели нигде.
И невод без отсрочки
Бросали, и не раз.
Утопших нет, и точка!
И вот вам весь рассказ.
Вода свои кружищи
Всё гонит в полусне,
Как будто что-то ищет
На тёмном, зыбком дне... –
И чуть ли не с испугом
Мы видим вдалеке –
Воронки круг за кругом
Несутся по реке...
С тех пор – как не бывало
Заплывов озорных;
Желания не стало
Блистать отвагой в них.
И мигом повзрослели
Мальчишки-огольцы,
И разбросали цели
Нас в разные концы.
И перевозчик в тине
Знобихинской уснул –
На самой середине
В тулупе утонул.
И невод без отсрочки
Бросали, и не раз.
Но деда нет, и точка,
И вот вам весь рассказ... –
Вода свои кружищи
Всё гонит в полусне,
Как будто что-то ищет
На тёмном, зыбком дне...
Одну лишь, впрочем, малость,
Не знаю, впрок не впрок,
Добавить мне осталось –
Вот этот эпилог.
Над омутом вначале
Сгнил домик на лугу;
Порушились причалы;
И тишь на берегу.
А где поросший остров
И сонный, желтый плёс,
Вознёс бетонный остов
Автомобильный мост.
И люди, проезжая,
Посмотрят разве вскользь
На чуть приметный с края
Знобихин перевоз.
Ничто им не напомнит
Те давние года,
Которые, как в омут,
Мелькнули навсегда...
20. 12. 2005 г.
День после Николы зимнего.
И над моей могилой
Взошел тростник большой,
И в нем живут печали
Души моей младой...
М. ЛЕРМОНТОВ.
“Тростник”
От Синь-горы, с востока,
Задумчиво-светла,
Большой реки протока
В степной глуши текла.
Шумливою дугою
Вбегая в городок,
Как зеркало, собою
Всё отражал поток.
Две низкие колонны
Домов, ворот, жердей
И сумрачные кроны
Столетних тополей.
Но круто изгибался
Ход речки – остров, плёс,
И взгляду открывался
Знобихин перевоз.
Домишко обветшалый
У спуска на лугу,
По старому причалу
На каждом берегу.
Пустая плоскодонка
На привязи у вод
Людей прихожих долго,
Покачиваясь, ждет.
А в ней, вздыхая редко,
Как арестант в тюрьме,
Сидит в тулупе дедка
И дремлет на корме.
Бабёнка молодая
Смеется: – Эй же, дед!
Смотри,теплынь какая,
А ты в тулуп одет!.. –
Посмотрит перевозчик
На бабу, как на хворь,
И вмиг поставит росчерк:
– Сиди, и не гуторь!
Ишь, глупая, смеется,
А тут вода, мороз...
На то он и зовётся –
Знобихин перевоз... –
Когда-то пацанами,
Ватагой огольцов,
Мы испытали сами
Причуду этих слов.
От острова и плёса,
Запретам всем назло,
Нас мимо перевоза
Течением несло.
И ровно в этом месте,
С рекой теряя ход,
Мы вязли, словно в тесте, –
Ни взад и ни вперед.
Как будто страшный омут
Вбирал пучину вод,
И вот уж по-другому
Она, кружась, течет.
Свои круги-кружищи
Всё гонит в полусне,
Как будто что-то ищет
На тёмном, зыбком дне.
Став тише и темнее,
Река сбивала спесь:
– А точно, холоднее
Вода, ребята, здесь!..
– В ногах, как ветер, ходит,
Как стая пескарей...
– Так холодом и сводит,
Поплыли поскорей!.. –
И вот мы по-собачьи,
По-женски, по-мужски
Плывём, испуг свой пряча,
По быстрине реки.
И из ватаги нашей
Квартала через два
Вдруг кто-то хрипло скажет:
– Ну, всё!.. Дышу едва... –
И на спину ложится
И долго на спине
Лежит, и свет искрится
В журчащей тишине.
И по его примеру –
Один лишь способ был, –
Братва, устав не в меру,
Побольше копит сил...
Но мы вернёмся с вами
Туда, где сруб стоит,
Разрушенный годами,
Загадочный на вид.
Назвать бы надо будкой
Домишко тот. Его
И ставили как будто
Как раз для одного.
Окошко, сенки, двери,
Печурка, стол, топчан.
Вот всё, по крайней мере,
Что взгляд наш отмечал.
И в будке той, у рощи,
Уже немало лет
Жил Федя-перевозчик,
Почти столетний дед.
Мы, правда, в доме этом
Не видели его.
Он вечно был с рассвета
У места своего.
В тулупе, рукавицах
И валенках, притом,
Он в лодке уж, – и мнится,
Что тут его и дом.
Народец набирался,
Местился в лодке той,
И Федя отправлялся
В свой рейс очередной.
Кого-нибудь на вёсла
Из мужиков садил,
А сам, взирая грозно,
Бессменным кормчим был.
И то сказать, не плёвый
У лодочника труд:
Словить тот миг по новой –
Круги когда пойдут;
Всей водной силой шалой
По омутной глуби, –
И вот тогда к причалу
К соседнему греби!
Вода легко возносит,
И нет тебе преград,
Река тебя подбросит
К причалу в аккурат.
Крепись к нему канатом,
Бортом к причалу льни. –
И это нам, ребятам,
И нравилось в те дни.
Мы поначалу мялись;
Что, право, делать с ним:
– Всё! хватит! покатались! –
Был дед неумолим.
– Ить вы же на неделе
Брались грести, мальцы.
Всю плешь мне переели,
Мура – а не гребцы! –
Отчаянно сжимали
Мы разом кулаки
И мускулы казали:
Мол, во! – здоровяки!
А те мальцы-герои –
Не мы, и вот те крест!..
А если не устроим,
Заплатим за проезд! –
И наш посланец с медью,
Забравшись на причал,
Упорно перед Федей
Копейками бренчал.
– Ну, ладно уж, давайте,
По двойке – на весло,
Да только не серчайте,
Сорву ежели зло... –
Был нынче что-то добрым
Речной наш адмирал,
Простудным басом бодрым
Команды подавал.
И лишь меня подпёском
Назвал за то, что я
Откидывал не броско
Весло, с дружком гребя.
Но гнев прошел и сгинул,
И, уж остыв совсем,
Он вдруг шапчонку кинул
В меня, к потехе всем.
И оттого, быть может,
В нас ангелы вошли –
До волдырей на коже
Гребли мы да гребли.
А больно, – так по ходу,
Пока людей везешь,
Ладонь опустишь в воду
И заново гребешь...
Наш адмирал столетний,
Забыв про тягость лет,
Добрее став заметней,
Всё щурился на свет.
Дымил своей махоркой:
– Ну, перекурим, что ль...
Да сыпал поговоркой:
– Сиди, и не гуторь!... –
Но вечер уж сгустился,
И хмарь по берегам.
Покашляв, обратился
Он с краткой речью к нам:
– Ну, добре... Захотите
Со мной причал стеречь,
С ночёвкой приходите,
Картошку будем печь... –
И вот уж у причала
Под берегом крутым,
Собрав сушняк сначала,
Мы у костра сидим.
Трещит в огне валежник,
Неверный свет везде,
Рой отблесков небрежно
Рассыпан по воде.
Чернеет, словно комья,
Картошка под золой...
И как же незнакомо
Всё в этот час ночной!
Всё те же роща, берег,
Причал всё тот же здесь,
А сердце уж не верит,
Что это вправду есть.
В загадочном покое,
В сияньи серебра
Какое-то другое
И пламя у костра.
Тебя и обжигает,
Но враз и леденит,
И в жар тебя бросает,
И холодом знобит.
И Васька сокровенно,
Чуть слышно, произнес:
– Вот отчего, наверно,
Знобихин перевоз!
Но, усмехнувшись тихо,
Дед хитро хмурит лоб:
– Знобихин-то Знобихин,
Да отчего ж озноб? –
Аркашка, этот долго
С ответом не мудрит,
На деда смотри колко
И тут же говорит:
– Я, дедка, ясноокий!
Всё вижу без труда.
Раз омут здесь глубокий –
Такая и вода.
Наверно, там, на дне-то,
Ключей с полтыщи бьёт... –
Тут кормчий из кисета
Махорку достает.
– Ну, оком я не ясный,
Но всё же про запас
И я, мой друг прекрасный,
Один имею сказ.
За лунною дорожкой,
Вон в том большом дому,
Там, где горит окошко, –
Уже лет сто тому
Купчина знатный Хромин
С Анюткой-дочкой жил.
Гуторят, дочки кроме,
Ни ляха не любил.
Да и скажу вам, было,
За что ее любить.
Как дочь его ходила –
Царицам не ходить.
Царица? Что царица!
Анюта ступит так,
Что разве лёгкой птице
Такой доступен шаг...
Как дочь его смотрела –
На небе так звезда
Смотреть бы не сумела,
Лучиста и чиста.
Звезда, она звездою –
Лучищи мчат да мчат,
Но прелестью живою
Сиял Анютин взгляд...
Как дочь купца смеялась –
Едва ли бубенец
Так звенькал; и казалось,
Он перед ней – юнец.
Что колокольчик? – Небыль.
Но счастья и утех,
И всех сокровищ неба
Анютин стоил смех...
Как дочь купца красою
Была наделена, –
Отмечена такою
Не будет ни одна.
Что их краса? – Кому-то
Лишь солнца луч впотьмах,
Но красота Анюты
Сводила всех с ума.
И вот уж в городишке
В Анюту влюблены
И глупые мальчишки,
И мудрости сыны.
Такие, брат, дуэли
Пошли, что будь здоров! –
Так пули и свистели,
Бывало,
из дворов.
Но всем отказ, – и точка.
По гордости своей,
Купеческая дочка
Не смотрит на парней.
Не любит и не любит,
И годы, день ко дню,
Их души сушит, губит,
Сжигает на корню.
Такая пава-вишня
В купеческом дому!..
И лишь поблажка вышла
Гуторят, одному.
Тогда на переправе
Петро Знобиха был;
В людском почёте, в славе,
В любви всеобщей жил.
В день ясный или душный,
Тоскливый ли до слёз,
Он с песней да частушкой
Чинил свой перевоз.
Для переезжих наших,
Считай, за пятаки,
Бывало, что и спляшет
В ладье-то средь реки.
И вот уже Анюта
На речке день-деньской;
Ей любо почему-то
Быть в роще за рекой.
Переплывет с Петрушкой
Сюда, на берег наш,
Одна или с подружкой,
И роща ей – пассаж.
Вот вечером однажды,
Красив, насмешлив, смел,
В пылу сердечной жажды
Он песню ей пропел:
“...Моей любви просил он,
Любить я не могла,
И деньги мне дарил он, –
Я денег не брала;
Несчастную сгубил он,
Ударил в грудь ножом,
И здесь мой труп зарыл он
На берегу крутом...”
И стал их местом встречи
Знобихин перевоз,
Да, жизни им калеча,
Холоп на них донёс.
Купец вскипел до жути,
И месть была лиха:
Безродного Анюне
Сосватал жениха.
И вот через протоку
Плывут в ладье одной
Страшила кривоокий
С красавицей женой.
А с ними их родные,
Знакомые, друзья,
Весёлые, хмельные...
Одна, считай, семья...
Плывут... и на серёдке
Разлившейся реки
От горя и от водки
Взыграли каблуки.
Вприсядку прямо с места
Петро пошел для них.
И плакала невеста,
И ус крутил жених.
Но вот остановился
Плясун. Но не устал –
Народу поклонился,
К ее ногам упал.
И всё – одной минутой...
И волны по воде...
С тех пор Петра с Анютой
Не видели нигде.
И невод без отсрочки
Бросали, и не раз.
Утопших нет, и точка!
И вот вам весь рассказ.
Вода свои кружищи
Всё гонит в полусне,
Как будто что-то ищет
На тёмном, зыбком дне... –
И чуть ли не с испугом
Мы видим вдалеке –
Воронки круг за кругом
Несутся по реке...
С тех пор – как не бывало
Заплывов озорных;
Желания не стало
Блистать отвагой в них.
И мигом повзрослели
Мальчишки-огольцы,
И разбросали цели
Нас в разные концы.
И перевозчик в тине
Знобихинской уснул –
На самой середине
В тулупе утонул.
И невод без отсрочки
Бросали, и не раз.
Но деда нет, и точка,
И вот вам весь рассказ... –
Вода свои кружищи
Всё гонит в полусне,
Как будто что-то ищет
На тёмном, зыбком дне...
Одну лишь, впрочем, малость,
Не знаю, впрок не впрок,
Добавить мне осталось –
Вот этот эпилог.
Над омутом вначале
Сгнил домик на лугу;
Порушились причалы;
И тишь на берегу.
А где поросший остров
И сонный, желтый плёс,
Вознёс бетонный остов
Автомобильный мост.
И люди, проезжая,
Посмотрят разве вскользь
На чуть приметный с края
Знобихин перевоз.
Ничто им не напомнит
Те давние года,
Которые, как в омут,
Мелькнули навсегда...
20. 12. 2005 г.
День после Николы зимнего.
