Мы из времени Высоцкого
В конце июля 1980 г. не стало Владимира Высоцкого. Москва, чистая, малолюдная, увлечённая Олимпиадой, этого почти и не заметила. Из публичных сообщений о смерти нашего великого современника запомнились два: «пойманная» на собственноручно перестроенный коротковолновый приёмник информация Би-Би-Си, да скромное объявление над кассой «Таганки» «умер актёр В.Высоцкий». Официальных сообщений так и не последовало. Для нас, прослушавших почти весь репертуар его песен, не единожды пересмотревших спектакли с его участием, встречавших актёра на улицах Москвы, в ресторанах, в вестибюле театра или на редких концертах в узком кругу – он не был великим, особенным и недосягаемым. Скорее, наоборот, казался близким, своим в доску, слегка бесшабашным и не лишенным обычных человеческих пороков. Мы его любили, обожали, поэтому столь ранний уход стал трагедией, большой утратой. А страна жила своей жизнью: закончилась Олимпиада-80, не совсем полноценная, бойкотная в связи с вводом наших войск в Афганистан. Оттуда продолжали поступать цинковые гробы – «груз 200». В горьковскую ссылку за «инакомыслие» отправился академик А.Д.Сахаров. Мы все продолжали жить, учиться, делать карьеры и состояния, рушить страну. Мы, пережившие Высоцкого и то непростое, противоречивое, но такое близкое и дорогое время, умом, сердцем и кожей понимаем и чувствуем неразрывную связь всего происходящего сегодня с прошлым, ставшим нашей Историей. В которой совершенно особое место принадлежит ему – нашему Семёнычу, «не успевшему дожить и допеть», но такому понятному в простом и яростном человеческом порыве «хоть мгновение ещё постоять на краю…»
В семидесятых мы тишком
Читали Бродского,
И пробовали петь с Пашком
Под тембр Высоцкого.
Тогда, запретный самиздат,
Таясь от кагэбэшников,
Печатал Пашкин сводный брат
Серёга Свешников.
В стране, закрытой на засов,
Верх казуистики,
А в треске «вражьих голосов» -
Эквилибристика.
Портвейн мешая невпопад
С какой-то гадостью,
Хрипел надрывно Пашка бард:
"Нигде нет святости".
И мы, не попадая в такт,
Орали истово,
Не так, ребята, всё не так,
Начать бы с чистого.
В Москве Таганка - островок
Свободомыслия,
Туда не хаживал «совок»:
Чужая колея.
Что на нейтральной полосе,
И что на паперти,
Казалась нам тогда, как всем,
Дорога скатертью.
Пашок мой, не закончив вуз,
Судьбу освистывал,
«Двухсотый» из Афгана груз
В Москву вернули чистую.
В столице олимпийский пыл,
Не даст уснуть,
По улицам Володя плыл
В последний путь.
В тот чёрный олимпийский год
Не стало Гамлета
И друга Паши из Заброд…,
Я пил, коль налито.
А город возносил в грозу
Молитву поминальную,
И мишка уронил слезу
По ним прощальную.
******
Тут, на Ваганьковском, в тиши,
Семёныч бронзовый,
Куда ему теперь спешить
В закате розовом?
На сельском кладбище всегда
Рядком Пашок и мать,
И сколько бы не мчать годам,
А им - по двадцать пять…
Тоска, паскуда, по пятам,
Тоскою болен я,
Не так, ребята, было там,
А здесь – тем более.
В какую влезли колею,
Свою, чужую ли?
Я не пойму, запоем пью:
Почто обжулили?
Когда пришла она, напасть,
Мы не заметили,
Теперь в какую верить масть,
Нам не ответили.
Несут галопом кони нас,
Спешат, стараются,
Уже медовый скоро Спас,
Июль кончается,
Несут по краю кони нас,
А сердце мается,
Ведь в августе, который раз,
Беда случается…
