На Олимпе
Ствол миндаля
«Дано мне тело – что мне делать с ним,
Таким единым и таки моим» О.Мандельштам
Дано мне тело – что мне делать с ним,
казавшимся единым и моим,
датированным жесточайшим веком,
где пастырь сада спутан с дровосеком.
А память ускользала, ускользала...
вновь ехать в Райвиле с Финляндского вокзала,
где на эсеровской конспиративной явке
мечтать пойти в бомбисты. Можно, Яхве?
Сменив богов, читать стихи с друзьями
(останутся, конечно, между нами?)
Жить чудаком и будто налегке,
но тайно прятать бритву в каблуке.
Фланировать по Невскому в июне
в двубортном крупноклетчатом костюме,
пошитом чудным образом в кредит,
не веря, что эпоха пощадит.
***
Из записных книжек
Там, говорят, война щетинится,
тут – Рождество и снегопад.
Спит монастырская гостиница,
беглянки óмутно грешат.
Плотнее окна занавесили.
Плед разложив на топчане,
целуются десертно, весело –
пусть их считают femmes damnées!*
Не полагаются на Господа,
ведь кто поэт, тот сам и свят.
А за углом – военный госпиталь,
палаты горечью сквозят,
Но не до них сегодня барышням
(ничто пока не говорит,
что жизнь оставит лишь огарыши
и холод каевый внутри) –
с утра им ласково и плюшево.
Раззанавешен новый день.
Марина – в яркой блузке с рюшами,
а Соне одеваться лень.
…
«А что ж Вы маленькую-то не угостите? Делаю вид, что не слышу…» Из записных книжек
«Почему заболела Аля,
а не Ирина?!!»...
Вняв твоим мольбам
(не моим — про бульон куриный),
прирастил он зато для полёта мне
два крыла.
Ты поверила б, если проститься
со мной пришла.
А у взрослых такие, узнаешь потом,
не растут.
Я тебя огорчала? Прости...
Мне не голодно тут,
как в том гадком приюте.
И здешние угощают.
Ты, Иришка, — мне ласково шепчут —
нам не чужая...
***
Анечка Горенко
«Только не надо в меня влюбляться!
Мне это уже не нужно!» Анна Андреевна Ахматова
Еще не слава - сладкая известность
в богемных возбуждающих кругах,
и эта магнетическая внешность,
уже запечатлённая в веках
в Париже вечно нищим Модильяни,
которого, как кокаин, дурманит
твой нос с горбинкой (вот она - античность!)
Тоща?
Стройна!
Кто ляпнет – неприлична
твоя эпоха женского триумфа…
была б дурнушкой – слушали б в пол-уха
твои стихи сердечного помола?
Так всё расставит время.
А пока
вытягиваешь на спор спички с пола
зубами белыми из чрева коробка,
скрутившись, как веревка бельевая.
Но первая нагрянет мировая,
и окаянные придавят времена.
А кто не сдохнет - разве их вина?
Теперь терпи!
Ведь всем, поди, непросто...
Ты ж вырабатываешь царственную поступь
не между будуаром и молельной -
в галактике какой-то параллельной,
где правишь навсегда и безраздельно.
…
Она любила три вещи на свете:
царскосельские парки, сандаловые духи
и на гибкое тело ловить самцов.
Не любила вранья про себя в газете,
сжигать намоленные стихи,
Натали Гончарову,
в конце концов.
И считала Н. своим единственным мужем.
***
На незалежность Иосифа Бродского
«Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно...»
Иосиф Бродский
Дорогой Джозеф Б., отвечаю тебе за Карла
(сам он не смог – королевская жизнь так коварна!)...
Не случись под Полтавой тогда у Петра победы,
Не махали бы знаменем наши славянские деды,
С крыши Рейхстага – и в это не то чтобы братство,
но что-то такое, в чём сразу не разобраться.
Ты же сам кацап (ничего, что слегка картавый),
с русской культурой гульнувший, как с рыжей шалавой,
что за деньги (какая капризная!) не отдается,
но соблазняет шутя инородцев,
Например, А.С.П. – потомственного абиссинца! –
и кто из нас достоин хотя бы его мизинца?
Пятый пункт ну никак не имел для тебя значенья.
Вот язык родной ты предать не посмел забвенью.
Он один и был настоящим твоим богатством,
и на нём-то тебе объявили стату́т тунеядца.
Перелетные рифмы хранили твою незалежность.
Жаль, сберечь ты не смог для Отчизны печаль и нежность.
Прожил жизнь как сумел, за углом не приметивши Бога.
Он-то видел всё – до табачного эпилога.
И пока на лице замирает последний мускул,
как на фронте хохол, простись на чистейшем русском.
