Клаустрофобия

С давних пор Степанов убедил себя в том,

что он матёрый клаустрофоб, и вот почему.

 

Что такое курсы гражданской обороны,

нынешняя молодёжь вряд ли поймёт —

тут виноват известный рок-музыкант Егор Летов,

в совковые времена он искал пущей эпатажности,

назвал так свою группу, и суть понятия поменялась.

 

В суматошном начале развесёлых девяностых

гражданская оборона ещё вовсю процветала,

каждый мужчина примеривал резиновые противогазы,

знал не только дорогу в ближайшее бомбоубежище,

но и своё место в расчёте при наступлении Армагеддона.

 

Степанов попал на курсы гражданской обороны

по приказу директора своего патронного завода,

считавшего, что молодой и перспективный руководитель,

должен всенепременно проникнуться спецификой ГО,

сдать экзамены и получить очередную "корочку".

 

"Корочек" у Степанова валяется в столе множество —

на работу с разными газами, со спецсредствами,

лишняя "пайцза" ему совсем даже не помешает,

тем более что на учёбу выделена целая неделя,

на лекциях можно будет наконец-то выспаться вволю.

 

Степанов каждое утро едет в городской штаб ГО,

слушает разнообразные ужасы, пишет конспекты,

зарисовывает какие-то схемы, а больше спит —

молодая семья, двое детей, хронический недосып,

да ещё и с работы дёргают звонками по вечерам.

 

Курсы скучные, девах разбитных нет, одни хорьки —

смурные дядьки, инженеры по технике безопасности.

В последний день хитроумный начальник курсов,

полковник в отставке по фамилии Нечипоренко,

назначает экскурсию по объектам гражданской обороны.

 

Пятница есть пятница, всем на всё везде наплевать,

вахтёр вяло машет группе рукой: "Проходите!"

Тихо матерясь, курсанты чапают по грязным тропам,

ибо Нечипоренко хочет показать им бомбоубежище

на задворках целлюлозно-картонного комбината.

 

Вот и холм, заросший полынью в рост человека.

Отряд продирается наверх, обозревает вентиляцию,

потом спускается к дверям и проникает внутрь.

Степанов с омерзением слушает визг штурвалов,

залезать под землю ему сегодня совсем не хочется.

 

Внутри всё напоминает кладбищенский склеп,

пространство сужено до невозможности —

как тут можно пережидать войну, чёрт его знает!

В какой-то момент Степанову становится жутко,

нечем дышать, стены давят, скорей бы наверх.

 

Но полковник наслаждается своим звёздным часом,

сыплет цифрами и разными хитрыми подробностями —

Степанов пристраивается на лавочке в последнем отсеке,

переключает сознание на собственные проблемы,

понимая, что иначе здесь запросто поедет крыша.

 

А дальше начинается самое странное и удивительное —

процессия вылезает наружу, радостно переругиваясь,

а Степанов не в силах встать, он зевает, как рыба,

голос пропал, ноги не держат, он сидит и тупо смотрит,

как закрывается дверь и проворачивается штурвал.

 

В голове крутится дурацкий стишок про бойца,

потерю которого отряд так в итоге и не заметил —

в голове воцаряется такой страх, что тянет завыть.

Степанов молит Бога, чтобы не выключили свет,

но всё напрасно — кто-то опускает рубильник.

 

В желудке прыгает холодная скользкая жаба,

но Степанов нашаривает спички: "Чудо! Огонь!"

Он жадно смотрит на пламя и представляет себе,

как Нечипоренко недосчитается его и скажет:

"О! А этот куда делся? Опять сбежал, что ли?"

 

В бомбоубежище тихо, словно всё снаружи умерло.

Степанов медленно и осторожно шаркает ногами,

пробираясь со спичкой в пальцах, как индеец Джо —

это воспоминание детства придаёт Степанову сил,

он подбадривает себя громкими злобными матюками.

 

Чу! Он чувствует тихий шорох за спиной и леденеет.

Крысы? Неведомые чудовища из сказок Гоголя?

Какие тут крысы, кругом железо! А чёрт его разберёт!

Степанов с натугой начинает крутить ржавый штурвал,

молясь, чтобы дверь не заперли ещё и снаружи...

 

Нет, неправда, он ведь сам слышал на лекциях,

что после ядерной войны люди выйдут из убежищ,

значит, есть способ выйти наверх самостоятельно.

Степанов открывает дверь, идёт ко главному входу,

из последних сил крутит штурвал, срывая кожу ладоней.

 

— Ну что, выбрался? — группа встречает его за дверью,

Нечипоренко довольно улыбается в густые усы. —

А мог бы и через верхний люк в тамбуре вылезти, а?

Если бы мои лекции слушал, а не спал, как сурок.

Поделом тебе, Степанов, матчасть учить надо!

 

Степанов не слышит, он жадно распахивает руки,

над головой огромное небо, вокруг зелень кустов,

гудят машины, говорят люди, жужжат насекомые —

как прекрасен этот сочный, шумный и разноцветный мир!

 

Историю Степанов никому не расскажет — стыдно.

 

Попав через несколько лет впервые в казематы СИЗО,

он с дрожью будет ждать водворения в «стакан»,

есть такие помещения типа большого шкафа в стене,

куда арестанта закрывают, чтоб не маячил в коридоре.

 

Его и вправду закроют в «стакане» часа на три —

не по злобе, просто технический момент, уходит этап,

Степановым на посту банально некому заниматься,

СИЗО вовсе не развесёлый отель или общежитие,

оформление иногда занимает полдня — нюансов хватает.

 

Там, в «стакане», жадно вслушиваясь в гулкую тишину,

ловя незнакомые звуки доселе неизвестного мира,

новоявленный арестант Степанов с радостью поймёт,

что никакой он не клаустрофоб, бояться ему нечего,

обычная паника и щекотание нервов, только и всего.

 

Неизвестно чему улыбаясь и жмурясь от света,

он будет стоять потом у стола дежурного и увидит жену,

приехавшую на «скорой» спасать какого-то бедолагу.

Они хитро улыбнутся друг другу, будто заговорщики,

дежурный перехватит их взгляды и сурово рявкнет:

 

— Степанов! Ты чего, совсем охренел уже?

— Это моя жена, товарищ лейтенант, она врач.

— Рассказывай! Директорские жёны не такие.

— Честное слово! Век воли не видать! — шутит Степанов.

 

Душа его поёт и радуется — поистине добрая примета.

У арестантов любой «нежданчик» всегда в масть.

А тут встретить жену в самые первые тюремные часы?

В тот момент, когда ты растерян, распят и растоптан?

Нет, в подлунном мире что-то явно идёт не по плану…

 

Теперь Степанов точно знает, что всё будет хорошо.

Чего их бояться, этих закрытых помещений?!