отец
Он младшеньким был из шести ребятишек,
Сиротами ставших на этой земле.
Расстрелян отец в дни репрессий и «вышек»,
А мать умерла, от беды заболев.
Нигде не впускали голодную « свору».
И гнали детей от двора ко двору.
Отец – враг народа. Его приговором
Прокляли с ним вместе его детвору.
Болезни и голод, сиротское детство…
Но выжил мальчонка средь этих смертей.
Лишь боль получил и страданья в наследство,
А все ж не озлобился он на людей.
Закончить смог ВУЗ, стал учителем в школе,
Директором был и награды имел,
Терпеть никотина не мог, алкоголя,
И лжи ни в себе, ни в других не терпел.
Всю жизнь он прожил с моей матерью скромно,
Все тяготы жизни, взвалив на себя,
Растил сыновей, им внушая упорно,
Что надо людьми оставаться всегда.
А я появилась, когда ему было
Уже тридцать семь. Он от счастья летал.
Росла я, как ангелом светлым хранимой.
Он на ночь мне сказки тихонько шептал,
Смешно называя «дощечкой любимой»,
Загадки загадывал, книжки читал.
Целуя, колол меня жесткой щетиной,
И вместе со мной от души хохотал.
Он мог быть суровым – тогда я боялась
Его сжатых губ и отточенных фраз.
Но даже ребенком уже понимала,
Что он просто очень боится за нас.
Внушал мне всегда: «На плохих и хороших
Ты в жизни, Алёнка, людей не дели.
У всех есть свои недостатки. Мы тоже
С тобой только люди. Прощай и люби».
Такой вот морали, Христовой по сути
Меня мой отец терпеливо учил.
А был атеистом. Он верил, что люди
Опомнятся. (Люди ведь!) Тем вот и жил.
Я стала врачом. Он мной очень гордился.
Писал на открытках: «Желаю всех благ»,
Он был еще в силе, к чему-то стремился
И вдруг, словно обухом – страшное: «рак».
Терпел боли молча, и с прежним упорством
Пытался читать и не спал до зари.
Однажды сказал мне спокойно и просто:
«Ты маме диагноза не говори».
Я вечером как-то к нему заглянула,
Да так и осталась в дверях, онемев.
Молился отец на коленях. Кольнуло
И сжалось вдруг сердце комочком во мне.
О чем он просил всемогущего Бога,
Который впервые стал нужным всерьез?
Не знаю. Быть может, просил о дороге,
В тот край, где нет боли, страданий и слез.
И время пришло. Я колола, колола...
Уже все подряд, чтоб хоть чем-то помочь.
Чуть-чуть обезболить. Он так ждал укола!
Он верил, как надо все сделает дочь.
В минуту до смерти увидев Кого-то
Незримого, рядом с постелью своей.
Он в каплях холодного смертного пота
Шептал Ему только: «Скорее, скорей…
…Теперь уже реже мне хочется плакать,
И все же среди своих дел и проблем,
Я сильно скучаю, как будто мой папа
Уехал куда-то недавно совсем.
Глаза закрывая, его вспоминаю.
Вот руки. А вот седина в волосах.
Когда наша встреча случится – не знаю.
Но верю – увижу его в небесах.
Господь всемогущ. И я жду этой встречи.
Когда свет раздвинет холодную тьму,
Он скажет мне ласково: «Дочка, дощечка,
Беги же скорей, я тебя обниму».
Сиротами ставших на этой земле.
Расстрелян отец в дни репрессий и «вышек»,
А мать умерла, от беды заболев.
Нигде не впускали голодную « свору».
И гнали детей от двора ко двору.
Отец – враг народа. Его приговором
Прокляли с ним вместе его детвору.
Болезни и голод, сиротское детство…
Но выжил мальчонка средь этих смертей.
Лишь боль получил и страданья в наследство,
А все ж не озлобился он на людей.
Закончить смог ВУЗ, стал учителем в школе,
Директором был и награды имел,
Терпеть никотина не мог, алкоголя,
И лжи ни в себе, ни в других не терпел.
Всю жизнь он прожил с моей матерью скромно,
Все тяготы жизни, взвалив на себя,
Растил сыновей, им внушая упорно,
Что надо людьми оставаться всегда.
А я появилась, когда ему было
Уже тридцать семь. Он от счастья летал.
Росла я, как ангелом светлым хранимой.
Он на ночь мне сказки тихонько шептал,
Смешно называя «дощечкой любимой»,
Загадки загадывал, книжки читал.
Целуя, колол меня жесткой щетиной,
И вместе со мной от души хохотал.
Он мог быть суровым – тогда я боялась
Его сжатых губ и отточенных фраз.
Но даже ребенком уже понимала,
Что он просто очень боится за нас.
Внушал мне всегда: «На плохих и хороших
Ты в жизни, Алёнка, людей не дели.
У всех есть свои недостатки. Мы тоже
С тобой только люди. Прощай и люби».
Такой вот морали, Христовой по сути
Меня мой отец терпеливо учил.
А был атеистом. Он верил, что люди
Опомнятся. (Люди ведь!) Тем вот и жил.
Я стала врачом. Он мной очень гордился.
Писал на открытках: «Желаю всех благ»,
Он был еще в силе, к чему-то стремился
И вдруг, словно обухом – страшное: «рак».
Терпел боли молча, и с прежним упорством
Пытался читать и не спал до зари.
Однажды сказал мне спокойно и просто:
«Ты маме диагноза не говори».
Я вечером как-то к нему заглянула,
Да так и осталась в дверях, онемев.
Молился отец на коленях. Кольнуло
И сжалось вдруг сердце комочком во мне.
О чем он просил всемогущего Бога,
Который впервые стал нужным всерьез?
Не знаю. Быть может, просил о дороге,
В тот край, где нет боли, страданий и слез.
И время пришло. Я колола, колола...
Уже все подряд, чтоб хоть чем-то помочь.
Чуть-чуть обезболить. Он так ждал укола!
Он верил, как надо все сделает дочь.
В минуту до смерти увидев Кого-то
Незримого, рядом с постелью своей.
Он в каплях холодного смертного пота
Шептал Ему только: «Скорее, скорей…
…Теперь уже реже мне хочется плакать,
И все же среди своих дел и проблем,
Я сильно скучаю, как будто мой папа
Уехал куда-то недавно совсем.
Глаза закрывая, его вспоминаю.
Вот руки. А вот седина в волосах.
Когда наша встреча случится – не знаю.
Но верю – увижу его в небесах.
Господь всемогущ. И я жду этой встречи.
Когда свет раздвинет холодную тьму,
Он скажет мне ласково: «Дочка, дощечка,
Беги же скорей, я тебя обниму».
