20-я китайская центурия

Теплом повеял восточный ветр -

последний растаял снег.

Ван Мянь

 

Святые прибывают на восток.

Погода утверждается как сила;

природа восхитительно-красива;

прилёт пернатых выглядит как чудо.

В Китае неспокойно: в новостной

повестке устно-письменно кочует

слушок об участившихся погромах.

Поэмы жгут в зазимье, но весной

не так уж плохо вышвырнуть с парома

 

ненужные бумаги и посыл:

писать в уединении про бл*дство,

а после, если выпадет, продаться

семейству императора, министрам.

Не всякий залезающий под стул

признает очевидное - "мы низко!",

тем более - пригревшись у ботинок.

Обрывки сна, где ты ещё пастух,

вернее - нерадивый укротитель

 

двухсот овец (которых твой отец

разводит до сих пор с остервененьем).

Ты в корне не согласен: "Степень денег

не так и высока, как полагают!"

По части денег он был молодец,

по части мамы - просто полным гадом,

который в сострадании дал маху.

Никто так тяжело не молодел,

как в памяти заплаканная мама.

 

Всё в жизни проносилось как во сне:

ягнёнок, что, по глупости, потерян;

как ты был выгнан из' дому; как в темень

влачился через просеки и веси.

Тебе не раз талдычили "вы смел!",

и только раз пророчили известность,

которая засела в щуплом теле,

как жажда, что приходит по весне.

Ты был во всех вопросах щепетилен,

 

поэтому и выбрал нищету,

навек отгородившись от коварства.

И как бы воля долго не ковалось

на старой наковальне голодовки,

ты выразил пристрастье не щиту,

художеству с евонным "город добрый".

Пока все разводили белендрясы,

ты знал, что смерть не любит черноту,

а ходит за больными в белой рясе.

 

Одних друзей ослабила парша,

других - переиначила чахотка.

"Ты плох на вид, художничек! Чай, глотка

ещё не закалилась, раз хрипится!?-

вопит служанка смерти, что пошла

сношаться со святыми - Разрядиться б!

Друзья твои, поэтик, - поделом им!"

Наверное, и смерть не так пошла,

как та, что ей стирает панталоны!?

 

На площади повесили послов.

Правитель отчеканил: "Ос-то-ло-пы! -

он вымотан заботой о здоровье:

таблетки и уколы димедрола. -

Позор, - кричит наследнику - позор! -

мол, тот не уделяет теме "дроби",

согласно плану, должного вниманья,

а любит только сказочки про зло

и сытные супы сварливой мамки.

 

Народец император не щадит:

берёт осатанело на цугундер*.

Всё' может пред народом наглый урка -

миндальничать и клясться отчим домом.

Но ты не предал голой нищеты,

тем паче, был последней очарован.

Учительствовал долго в сельской школе.

Писал картины кончиком щепы

на вынутых из мусорника шторах.

 

Ты споро улепётывал в Пекин,

подруге напоследок подсуропив

незрелые стихи на постном слове,

прислав потом открытку из Пекина:

"В столице все учёные - пеньки,

которым даже память изменила

настолько, что не помнят как зовут их.

Поэты шьют костюмы из пеньки

и, как один, гундосят "нас забудут!""

 

Буддийский храм, в котором ты читал,

(в то время не имелся свой светильник)

почти разрушен. Детские святыни

у всех творцов заканчивались крахом.

В письме подруге столько "тчк",

как будто ты держал его под краном

с чернилами. Забавна правка слева:

не дева начинается с чулка,

а всё-таки - последний с предпоследней.

 

Подруга отвечает: "Папин хлев

сгорел дотла в минувшую субботу!"

Ни мускула не дрогнуло: "Свобода

всегда переступает через глупость!"

В Пекине при отаре каждый х*р;

богатые смеются, чередуясь.

Но ты увидел ужас в первых числах:

как смерть в слезах и в чёрном кожухе'

бинтует раны мёртвому мальчишке.

 

*телесные экзекуции