На птичьем волоске
НА ПТИЧЬЕМ ВОЛОСКЕ
СТИХИ 2022 ГОД
Сколько мужества нужно и сколько отваги
человеку, забитому в небо по шляпку?
* * *
Соловей свою первую песню пропел,
как подросток для девочки Зоси,
и зажёг своё синее пламя прострел
посреди розовеющих сосен.
Если хлюпает небо в моём сапоге
и слезится звезды половина,
говори, говори мне на том языке,
на котором рыдает осина.
Сочини, моя лисонька, стылый туман
и трескучий костёр, обогревший
осовелой тайги голубые тома
и сосны золотое навершье.
Отощавший топтыгин, кроша бурелом,
ломанётся куда-то, безумный…
Говоришь: а приснился тебе Ашкелон
или, странное дело, Везувий.
Говоришь: а какие там финики, а?
Говоришь: а чудесное море?
Но вокруг вызревает, зверея, тоска,
ледяное таёжное горе.
На поляне угрюмый костёр догорел,
и грунтовка ведёт через броды.
Соловей свою первую песню пропел,
как подросток для девочки Голды.
* * *
Так всё ж таки весна, и лучше ничего
придумать не смогли, а только понемногу
за птицами следить, за рощицей нагой —
вот-вот очнётся, ай! Выходишь на дорогу,
а там небесный свод в канавах отражён.
Конечно, о жене бормочется в такую
апрельскую теплынь. И, сам себе смешон,
безногую мою, слепую и любую,
отчаянно люблю, хотя всё как-то так
идёт наперекос: война кругом, разруха.
Но ветер налетел — и лес шумит, простак,
шумит во все крыла, постанывает глухо.
К шершавому стволу прикладывая ухо,
я говорю: — Сосна, родимая, алло!
У нас тут о любви проходит совещанье.
Тут облака плывут — фигуры умолчанья,
и озеро зовёт — бобровое стекло —
в уютную страну
Любляндия.
* * *
Голубая сосна до высокой звезды
достаёт на крутом берегу.
Человек состоит из небесной воды,
из того, что назвать не могу,
из того, что садится тебе на плечо
мотылёк невесомый. А ты
говоришь: — Ничего-ничего, горячо —
это просто осколок звезды.
* * *
Под затылок курточку из флиса
сунул половчее. Глубина
в небе отверзалась — нет ни дна,
ни ответа — всюду ищешь смысла.
Круторогий месяц. Тишина.
Только ёжик старый вышел на
промысел — протопал, завозился.
А меня укутывает дрёма.
Холодно в палатке — не беда,
лишь бы снилась в чаше окоёма
голубая дивная звезда.
Господи, о как же ты огромно,
небо милосердное! Какая
за плечами маленькая жизнь!
Тайная, жестокая, большая,
неопределённая, как синь.
Плачь, Его из неба выкликая!
Как Ему с тобой-то? Вот с таким?
* * *
Где кричит человеческим голосом птица кроншнеп,
где мерцает болотная мгла у зелёной палатки,
разведу костерок, преломлю подсыхающий хлеб,
подгорелый кирпич, настоящий, тяжёлый, несладкий.
В эту хищную ночь, поднимая звезду на суровых бровях,
принимаю наш яростный мир, неуступчивый, многоголосый.
На рассвете свежеет, и ветер в сосновых ветвях
заплетает печаль в золотистые хвойные косы.
Сволочь-жизнь улыбается мне в сто четыре клыка,
на медвежьем рычит языке полковые приказы.
Но беспечно качается лес, провожая на юг облака,
целокупный, застенчивый, выживший, зеленоглазый.
* * *
Там, высоко, над сумрачной сосной,
голубокрылый купол распахнулся.
Я вылез из палатки, чертыхнулся
и ножик с рукояткой костяной
на поясе поправил. Зеленела
озёрная вода. Такое дело.
А через час я встретил на холме
хозяина тайги и осторожно
пошёл к востоку, чувствуя всей кожей
огромный мир. Полжизни на земле
я был слепцом. Теперь же вдруг завеса
мне приоткрылась: камень и железо —
вот что такое время и любовь.
Но птичий хор звенел, не умолкая,
и мир светлел от края и до края.
Я был на смерть, я был на всё готов.
И ельник, как помешанный, навстречу
спешил ко мне с какой-то дикой речью,
и я шептал тогда при свете дня:
— Прости меня!
* * *
Горел закат, и в этой тишине
я в озеро вошёл. И там, на дне,
увидел головастиков, и окунь
метнулся полосатый под корягу.
Вода была тепла. Казалось, лягу,
и вытянусь, и поплывёт июнь,
и осенит любовь всё в мире сущее.
Стучало сердце, смерти не имущее,
и огненное солнце отражалось
в моих доисторических
глазах.
* * *
Каждой веткой живой содрогается лес,
околдованный, шаткий,
где тоскует о чём-то рыдающим голосом
птица кроншнеп.
Выбредает болотный туман у зелёной палатки
как нетрезвый лешак, бородатый, в белёсой парше.
Удивляется ёжик и снова, как тысячи лет,
кровяного клеща кое-как выгрызает из лапки.
В рыжей гриве костра покрутить подсыхающий хлеб,
самовитый, тяжёлый, оплаченный потом, несладкий.
Где сосна подпирает небесный заплаканный свод,
где болит голова у пробившего дырочку дятла,
хорошо человеку, покуда он тихую песню поёт,
и цепная шалава-тоска не порвёт его заживо, падла.
* * *
Что-то ветер порывист и клонит деревья к земле,
как безродного путника, словно сегодня открылось
и ему, маловеру, в тумане, в полуночной мгле,
что слепая судьба — это всё же подарок. На милость
не рассчитывал вовсе, а вот же: случилось! Костёр
разгорается ярче, и новые строчки играют
всеми красками мира. Удача какая! Простор
для догадок о жизни. А там, разгораясь по краю,
в изумлённое небо спешат облака на восток,
и стучит моё сердце отрывисто, твёрдо, надёжно.
Только пепел сосны, только тихая музыка строк,
только ельник угрюмый, открытый ветрам, придорожный.
* * *
Только ельник и звёзды над ним,
только ива-сестра рукоплещет.
В темноте за туманом седым
я иду. Налегают на плечи
рюкзака два десятка кило,
заедает мошка понемногу.
Забирал бы я влево, к востоку,
был бы дома… Но вот, не свезло.
Ну и где я теперь? Книгочей,
заблудился я где — неизвестно!
Вот болотный петляет ручей,
вот какая-то яма разверста.
Только птица ночная кричит,
только брякают в сумке ключи,
только пахнет багульником остро.
Собиратель, затерянный остров,
я сижу на упавшей сосне,
вспоминаю, зачем я, откуда?
Жить — конечно, смешная причуда,
как любовь, как стихи, как сугубо
жутковатая весть
обо мне.
* * *
Обнимает вода невесомое тело моё,
и тяжёлое солнце пылает, как сердце моё.
А кругом тишина, неподвижное зеркало, тайна
сотворения мира. И птица так странно кричит,
словно раненный в голову времени острой стрелою.
Но скажу: — Пустяки! А какая вода — хризолит!..
Я один на один с этой музыкой сумрачной чащи.
Надо мной только неба распахнутый купол, слезящий
грозовые глаза человека, и тонкая жилка звенит.
Потому в темноте наступившей, уже выходя из воды,
понимаешь, зачем ты, забытый, затерянный остров,
в каждой бабочке видишь сестру и, заботясь о сёстрах,
храм возводишь, стихи создаёшь, а не то разбиваешь сады.
Ну и что же теперь причитать о несбыточных снах,
если каждому выступу — выемка, каждому делу — итоги.
Впереди молчаливые звёзды, а выше и выше — чертоги
голубиного божьего града.
Ты видишь его
на холмах?
* * *
Яростный дождь барабанит в мою платку.
Палец пораненный сильно кровит, и я
бинт вынимаю, в раствор окунаю ватку.
Да пустяки это всё! Человек, живя
здесь, на земле, не боится любви и смерти.
Что человеку, и ветер, и дождь, и снег?
У, задеваешь фонарик — тревожно вертит
серые тени. А всё-таки человек
должен увидеть небесную даль. И снова
ветер восточный в сосновых шумит ветвях.
Я вынимаю блокнот и пишу три слова:
«Преображение», «Вселенная», «Машиах».
* * *
О, небо между бронзовых стволов:
Медведица и стая Гончих Псов!
Пошевелишь огонь сосновой палкой,
а искры вырываются, кружась,
и неразрывна с миром этим связь,
когда за всей печалью этой жалкой
тихонько наблюдаешь и горишь.
— Шуршалочка, люблю, родная! Лишь
не понимаю… — Эх, — сказала, — чудо
моё ты непутёвое!.. А там
и жизнь прошла. И вот уже, туман
ночной смешав и дым, почти как Будда,
вылавливаю новое словцо.
А муравей случайно на лицо
откуда-то мне падает, но твёрдо
записываю, лист расположив
на томике Тарковского: «Я жив,
и буду жить, пока жива природа».
Чу, папоротник тянется к воде,
и озеро мерцающей звезде
другой звездой из глубины мерцает.
Земля спокойно дышит и поёт,
и будущее снова настаёт,
пока мы сообщаемся
сердцами.
* * *
К автобусной железной остановке
я вышел из тайги. Уже стемнело.
Ботинки скинул, коврик постелил,
чай скипятил на газовой горелке
и вот лежу, смотрю на звёзды. Лес
и тишина. Какая тишина!
Так я лежал до самого утра
и видел мир: задумано красиво,
что человек ничтожен перед этой
небесной бездной, полной огоньков.
А утром подошёл автобус «пазик».
Пока меня бросало на ухабах,
всё думалось, как ночью метеор
небесный купол прочертил случайно.
Случайно ли? А может быть, меня
предупреждали: будь готов — сосуду
скудельному разбиться — что же легче?
Земля висит на птичьем волоске.
Но сыплет осень листья на дорогу,
пока дождя серебряные капли
извилистые русла пробивают
сквозь пыль на стёклах «пазика». Блажен,
кто видит это маленькое чудо!
