глухой

перекалеченный черёмухой

в блаженность трав переобутый

по пустоши глухой Ерёма шёл

зарубками на пнях минуты

рассаживал да приговаривал,

мычал в замкнутое пространство,

и всё здесь было не по правилам,

не по законам, христианства,

весну никто давно не жаловал,

ругали лето, ждали зиму,

не опалённые пожарами

седые клёны да рябины

пыль собирали придорожную

в потрескавшиеся ладони,,

и на огонь неосторожно дул

сквозняк дыхания агоний,

закат запёкся сгустком сукровиц

вдоль побережья бездны синей,

рассвет на все задраен пуговицы,

в пустых глазницах гнёзда свили

вороны чёрные, крикливые,

птенцов натаскивали хмуро

и с горизонта, как с обрыва их,

бросали,, крыл не давши, - дуры

 

скажи, Ерёмий, где неправедно,

какие цели и кончины,

где грань между кнутом и пряником,

меж человеком и скотиной,

кому пристало в пояс кланяться,

кому и крест - петля на шее,

из плащаницы сшили платьица

для вакханалии в траншее,

оскалы из улыбок высекли,

из языков - деликатесы,

исправно прижигали прыщики

холодным оловом невесты

своим несуженым- неряженым

в костюмах вышитых на вырост,

ремни с начищенными пряжками

да по тридцатнику на рыло,

с перебинтованными горлами

над недоросшими хребтами

поспешно за углом соборовали

не перекрещенных крестами,

 

 

звезда раскачивалась ранняя

в морозном облаке тумана,

в припадке рабского старания

халдеи резали барана

и забивали залпом патоку

во рты разверстые немые,

слюной давились, жадно сглатывали,

верёвку не забыв намылить

 

в хлеву заброшенном, за рощицей

тонюсеньких дерев-подростков,

стояли в очереди роженицы

за дымом и за пепла горсткой