Улица

Осиротела улица,

лишилась своего лица,

имени, памяти…

По утрам не слышны

ни скрип колеса тележки

точильщика ножей,

ни зазывающий голос дородной пришлой торговки:

— Молоко-о-о… свежее молоко-о-о!.. —

Это зычное «о» стучалось в окна, отскакивало от стёкол,

и, ударившись оземь,

катилось, подпрыгивая, дальше,

уводя за собой хозяйку.

Ни шелеста вываренного до кипенности,

туго накрахмаленного,

вывешенного на всеобщее обозрение белья,

Ни ленивой соседской перебранки…

А ведь было,

и утреннее:

— Моё Вам почтение, юная сударыня!..

— Полноте, Пал Палыч, давно не слежу за бальзаковским календарём!

— Я же устал жить неприкаянным бобылём, — больше под мясистый нос,

чем для нежных ушей аппетитной вдовы.

И последующее полуденное чаепитие из пыхтящего самовара.

И, под внимательным взглядом желтоокой луны,

прогулки по кривым,

замыкающими окоём, тротуарам,

а под стук деревянных каблучков,

декламация собственных строк-откровений

влюблённого недопоэта…

Всё кануло в не/забвенную лету.

Свернулась улица свитком,

истлела во времени и

рассыпалась в пространстве…