Улица
Осиротела улица,
лишилась своего лица,
имени, памяти…
По утрам не слышны
ни скрип колеса тележки
точильщика ножей,
ни зазывающий голос дородной пришлой торговки:
— Молоко-о-о… свежее молоко-о-о!.. —
Это зычное «о» стучалось в окна, отскакивало от стёкол,
и, ударившись оземь,
катилось, подпрыгивая, дальше,
уводя за собой хозяйку.
Ни шелеста вываренного до кипенности,
туго накрахмаленного,
вывешенного на всеобщее обозрение белья,
Ни ленивой соседской перебранки…
А ведь было,
и утреннее:
— Моё Вам почтение, юная сударыня!..
— Полноте, Пал Палыч, давно не слежу за бальзаковским календарём!
— Я же устал жить неприкаянным бобылём, — больше под мясистый нос,
чем для нежных ушей аппетитной вдовы.
И последующее полуденное чаепитие из пыхтящего самовара.
И, под внимательным взглядом желтоокой луны,
прогулки по кривым,
замыкающими окоём, тротуарам,
а под стук деревянных каблучков,
декламация собственных строк-откровений
влюблённого недопоэта…
Всё кануло в не/забвенную лету.
Свернулась улица свитком,
истлела во времени и
рассыпалась в пространстве…
