Каким бывает счастье? Рассказ

Каким бывает Счастье

 

– I –

 

Тот декабрь в Москве выдался снежным. Тротуары расчищали дворники, посыпали их химикатами, полировали тракторами с щётками, а снег всё шёл и шёл. В палисадниках поднялись сугробы, по обочинам дорог – снежные завалы, помеченные тут и там собаками. Декабрь. Три недели до Нового Года. Он любил больше всего именно декабрь. Так сложилось в жизни, что чаще всего доводилось быть в родной Москве в декабре. Это особое время: всё в городе живёт в предвкушении любимого праздника – развешенные в магазинах гирлянды, улыбающиеся лица, много ярких красок. Он улыбался и ловил себя на мысли, что раньше… давно, когда был студентом… он этого не замечал и не ощущал. А теперь каждое утро он вставал радостным и наполнялся чувством лёгкости. Он знал, что сейчас выйдет из подъезда, поздоровается с Кареном, который дежурит на вечном посту в цветочном магазине в том же доме, и направится через пять светофоров на станцию Московской кольцевой железной дороги, название которой МЦК – Московское центральное кольцо – он никак не мог запомнить. Когда-то всех сотрудников их закрытого института посылали туда расчищать пути. Это было давно – когда дорога была для товарных поездов военного, преимущественно, назначения. Теперь она служит людям. Рядом с домом находились две станции МЦК, но он выбирал всегда самую дальнюю – через пять светофоров. Совмещал радость общения с Городом и считал шаги. Свою норму в десять километров он выполнял каждый день, в любую погоду и при любом самочувствии вот уже… очень много лет. Он шёл к станции и радовался сугробам, радовался голубям и всматривался в лица прохожих. Он был счастлив. Он шёл на станцию, на электропоезд, который отвезёт его в Люблино. Он ехал к сыну, к умирающему сыну.

 

Он всегда приезжал в одно и тоже время. Эта привычка быть вовремя была в нём неискоренима. Он сам не понимал, как это так получается? Как-то он был Норвегии, где-то у побережья, и позвонила младшая дочка из университета в городке на юге Германии. Они договорились встретиться и условились с местом и временим. Впрочем, для этого был особый код: «Место встречи изменить нельзя». То есть встреча в книжном магазине, на втором этаже, в разделе англоязычной литературы, а время было оговорено отдельно. Даже в тот раз у него не получилось опоздать, и он приехал за пять минут до встречи. Вот и теперь он вышел на одну остановку раньше, чтобы пройтись пешком и насчитать шаги.

 

Снег, везде снег. Морозец и скользкие отполированные тротуары. Зачем они это делают? Самим то не скользко? Почему не посыпать обыкновенным песком или гранитной крошкой, как делают в Норвегии и по всей Скандинавии? Эти вопросы не находили в его голове рациональных ответов. Он не понимал тогда, что песок на много порядков дешевле дорогих химикатов, трактор дороже дворника с лопатой и ведра с песком, а то, что дороже, то и бюджет имеет побольше. Непростительная наивность в таком возрасте.

 

Стараясь не дрёпнуться (это слово с детства закрепилось в голове и ассоциировалось только с зимой), он шёл по интуиции к нужной улице. Поразило, что идти пришлось вдоль бетонных заборов, окружавших какие-то промышленные здания, где-то автобазу, где-то и вовсе не пойми что. Ему казалось, что в Москве вовсе не осталось ничего промышленного и хозяйственного, что все земли ушли на «точечную» застройку.

 

Эта точечная застройка его особенно огорчала. Рядом с его домом был когда-то уникальный танковый завод. Он был весь практически под землёй. С того завода уезжали танки на фронт, что проходил в декабре 41-го в нескольких километрах от него. Теперь на месте этого уникального завода стоит жилой комплекс – один огромнейший дом. О бывшем славном заводе напоминает только танк Т-34, установленный в садовом сквере. Даже музей не открыли.

 

Число людей, куда-то спешащих, стало заметно прибавляться, и он понял, что где-то рядом расположена станция метро. Так оно и оказалось. До цели осталось проехать две остановки. Московское метро само по себе красивое. Ему было с чем сравнивать – Париж, Токио, Брюссель, Лондон и много других городов. Но вот вход в метро – это отдельная история. Окурки, замёрзшие зимой плевки и запах табака – вот, что отличает Московское метро от всех стран мира. Это всегда ранило, но поделать с этим ничего нельзя. Это часть ментальности.

 

Он вышел из метро на нужной станции. Солнце едва пробивалось через снежный иней. Холодное, не яркое. Ветер дул на открытом пространстве особенно сильно, а из-за мелкого снега казался колючим. Но настроение было замечательное. Оставалось пройти всего тысячу семьсот шагов, и он у нужного подъезда, где его ждут. Часов он не носил, посмотрел в телефон и улыбнулся – шаг можно не ускорять.

 

 

– II –

 

Он позвонил в квартиру. Ему открыла молодая черноглазая и черноволосая, невысокая женщина. Жена его сына. В её глазах читалась сразу вся ситуация. Сын встречал, облокотившись на дверной проём в гостиную. Они обнялись. Объятия не были крепкими: сын не мог сильнее сжать отца, отец боялся сжать сильнее сына.

 

Небольшой столик перед разложенной софой, где большую часть дня и ночи лежал сын, был накрыт к обычному визиту – чай, печенье в вазочке. Его место было на стуле рядом. Он достал телефон, открыл приложение и прочитал: «Здравствуй, пап». Нет, он не выбирал выражение на своём лице. Он рад был встрече с сыном…

 

Это было особое лето. А перед этим была… Весна! Настоящая, буйная, шальная весна. Он влюбился! Они встретились на просторах интернета, завязалось робкое знакомство, которое могло в любой момент оборваться, потом оно стало крепнуть, крепнуть. Потом случилась заминка, когда он осознал, что между ними разница в восемнадцать лет. Расстроился и попрощался в стихах. Это был его один из лучших романсов. Она не сразу поняла в чём дело, стала спрашивать, допытываться и он ей сказал правду: «Если бы тебе было 50, то я был бы счастлив, но у молодой женщины нельзя красть её счастье», - на что тут же и услышал: «А мне и есть пятьдесят!». И наступила весна…

 

То лето было поделено на две части: первая – до 29-го июля счастливая и потом… В эту первую часть лета он был то в Париже, то на даче, а с июля – только на подмосковной даче. Отношения развивались бурно и неровно – неосторожные слова вызывали нервную порой реакцию: то она, то он – закрывались в своих ракушках. Но они были счастливы. Он особенно это чувствовал. Одно тревожило тогда и омрачало – сын не звонил с Нового Года ему. Не звонил, не писал. Он чувствовал обиду. Несколько его сообщений остались не отвеченными. Чего только не напридумал он тогда сам себе?

 

Нет, он не был образцом добродетели. Их было двое – две любимые женщины. Они появились с интервалом в месяц. И оказалось, что обе подруги. Первая была боевой и сразу же потребовала фотографию и все подробности. Это ввело его немного в замешательство. У него не было фотографий, смартфон был, а фотографий не было. В голову не приходило себя снимать. Это было в пятницу, а в субботу он должен был поехать в Германию на встречу с дочерью. Она его «сфоткает», и он пришлёт – так он и пообещал. Дорога заняла пять часов и двадцать минут туда и столько же обратно. На мосту, на фоне развалин старого немецкого замка красовалась его физиономия с дочкой с одной стороны и зятем-американцем с другой. Он возвышался над ними. Она его ждала. И в тот же вечер поссорились. Виноват был во всём он сам. Поссорились из-за неосторожных слов, которые для давно привычных друг к другу людей даже не вызвали удивления или иных негативных эмоций. Он сам был во всём не прав, хотя ему казалось, что просто высказался не так. Он пересказывал чужие мысли, а прозвучало, как свои. Такие встряски, на таких адреналиновых качелях ему впервые пришлось кататься. Он почти был счастлив, что всё завершилось. Но нет… на этих качелях он только начал раскачиваться.

 

Утром пришло сообщение: «Привет нервным», - оно пришло от другой. Сообщение застало его в офисе. Прочитав два слова, он начал улыбаться. Его улыбка была самой глупой на свете. А кто ещё с двух слов начнёт откидываться в кресле, раскачиваться из стороны в сторону и улыбаться? Флёр. Это необыкновенное явление, которое предшествует и конфетам, и букетам. Это самое лучшее время взаимных отношений, самое чистое и возвышенное. Потом начинается сближение, лавирование, притирки и придирки, а флёр – это полёт! Приземлились они втроём – он, первая и она.

 

Он потерял голову. Он, который много лет был один, много лет жил долгом, вдруг полюбил… полюбил сразу двух женщин. Тем утром он отправился на даче за водой на родник. Искал для себя цель потоптать ноги – пять тысяч шагов туда и пять тысяч шагов обратно. Перед проходом на дачу был большой пруд. Русло маленькой речушки Яснушка расширили лет шестьдесят назад, и речка запрудило место. Футбольное поле воды. Там плавают утки и купаются люди в жаркие летние дни. Этот день не был жарким, не было никаких людей, а были утки – мама и семь маленьких утят. Он опустил фляги с водой, смотрел на них. Потом достал телефон и написал: «Я хочу от тебя ребёнка». Наступило долгое молчание, а потом пришёл ответ… «Я найду другой способ. Она выносит», - не унимался он. «Нет, она мне его не отдаст», - плакала она в ответ. Только теперь он понял, почему в его жизни их оказалось сразу двое. Вспоминать ему это даже сейчас было тяжело. Это всё могло случиться, но не случилось. Потом, когда случилось то, что случилось, она сказала, как отрезала: «Это будет предательством по отношению к сыну». Эти слова запали в его сердце и привычно замкнули в себе.

 

В конце июля прогремела первая гроза в Москве в том году. Она бушевала неистово, затопив улицы, повалив деревья. Сейчас он вспоминал это время и понимал, что гроза оплакала его дни маленького счастья. Позвонила жена сына и сообщила о случившемся – госпиталь, операция, «ничего страшного, всё обойдётся». Не обошлось. Всё оказалось страшно. Тогда сын не хотел их личной встречи. Специально просил и настаивал на этом. И он допустил ошибку – уехал туда, где должен был быть.

 

Осень прошла в смятении. Он чувствовал себя постоянно виноватым. Его сердечное увлечение… а не возмездие ли за него несчастье с сыном? Такое было уже в его жизни однажды. Ему было восемнадцать лет, он влюбился в подругу своей сестры и пел ей песни. А потом и вовсе сошёл с ума и начал писать стихи. Наверное, они были ужасными и наивными. В них было полно глагольных рифм. Тогда ему казалось, что глаголы передают действия и показывают его именно в таком качестве. Сегодня он только улыбается, когда случайно вспоминает те дни. На пике той юношеской влюблённости пришло известие. Его принесла мама. Открыла дверь своим ключом, вошла, поставила сумку и сказала: «Папа умер». Расплата за кусочек счастья. Это опять повторилось.

 

 

– III –

 

Осень прошла в ожидании декабря. Он сам отменил назначенную встречу с той, что наполняла счастливыми, почти юношескими восторгами его сердце летом. Но у него появилась теперь новая цель, появилось новое желание – быть рядом с сыном. Они не успели о многом договорить. Они раньше так много спорили. Да о чём они только не спорили? Всё всегда сводилось к литературе. Особенно их разделил Шопенгауэр со своим «Закатом Европы». Он прожил на тлетворном Западе почти тридцать лет и знал изнутри всю систему; ему было странно слышать аргументы тех, что твердят о «гей»-Европе и прочем, прочем. Он знал, что Европа сильна, как никогда. Она не изменилась со времён первого крестового похода в конце 12-го столетия. Та Европа не утратила, а приобрела владения. Это намного больше, чем Великая Римская Империя и она не отступит от начатого. За девять веков не отступила от границ России, за девять веков не развалилась и не закатилась. Ох, как же жарко они спорили. Вспоминали и Ньютона, и Лейбница и прочих учёных, на языке формул которых построена вся современная наука. Особенно его доставало возвеличивание человека, именем которого назван лучший университет в государстве – пьяница и неуч, так и не освоивший алгебру. Но теперь все эти споры ушли. Всё было неважно. Или важно? Важно… ему их так не хватало.

 

Наступил декабрь. Он решительно собирался в Москву и отправил сыну сообщение: «Ты можешь возражать или нет, но я хочу быть рядом. Маша отдохнёт, с подругами повидается. Не возражай». Сын и не возражал: «Конечно, пап, ждём». Всё! Он улетел утром в Москву. Как он любил этот день отлета! Всё впереди: морозный воздух, прокуренное метро, отполированные скользкие тротуары… и встреча с теми, кто дорог, кто ждёт его. Встреча с сыном…

 

Они расстались, когда начало смеркаться. Он пообещал, что приедет завтра в тоже время. Сын кивнул. Опять обнялись: сын чуть обозначил, он слегка прижал к груди. Выйдя за дверь, он запрокинул голову, чтобы слёзы оставить в глазах. Пролётом выше у окна стояла молодая женщина и курила. «Вам плохо?», - спросила она. «Нет, мне хорошо», - просто ответил он и поспешил по ступенькам на морозную улицу.

 

Он шёл к метро, старательно держась подальше от домов. С крыш свисали гигантские сосульки. Как их только такими выращивают? Старания увенчались успехом: он благополучно добрался до метро. Шагомер показывал две трети нормы. Он улыбнулся, вспомнив, что есть повод погулять по Москве подольше. Был самый что ни есть канун католического Рождества. А он то европеец, как никак. В этот раз он сошёл на станции «Спортивная» и направился на Комсомольский проспект. Сколько он здесь не был? Лет двадцать? Больше? Здесь когда-то в большом доме, в большой квартире жил «дедуся» - старый врач, завкафедрой и прочее, прочее. На Первое Мая и на Седьмое Ноября после демонстраций они все сходились на квартире у дедуси. Полковник всех ждал, а его ждал особенно…

 

С дедусей он тоже по молодости много спорил. Нет, не о советской власти, а о науке. Медик твердил упрямо своё: методичность! А он горячился: «Озарение. Так, чтобы ночь вскакивать и в блокнот записывать!». Так ни до чего и не договорились. Дедуси давно нет, квартира продана внучкой, а он так и вскакивает до сих пор с блокнотом, но пишут туда уже не формулы, а стихи.

 

Дом остался за спиной, впереди станция метро «Парк Горького». Туда и отправился. Там было людно, празднично и красиво. Оставаться там совсем не хотелось. Он решил пойти к Храму Христа Спасителя. Он любил эту улицу. Там и дом офицеров, где когда-то танцевал дедуся с бабусей под аплодисменты всех собравшихся, там и съежившийся (он именно так его видел) дом Тургенева. Его «Му-му» он ему так и не простил, но мимо дома ходить любил…

 

Храм величественно возвышался и в свете огней казался похожим для него на собор Петра. Как человек невоцерковленный и даже не крещённый, он плохо разбирался в тонкостях такой архитектуры… да и не только такой, а просто любой. Не его это было. Его вкус был испорчен навсегда Парижем с его высокими потолками в квартирах, простором, когда не приходится задыхаться от нехватки воздуха.

 

У Храма было многолюдно. В канун католического Рождества к храму тянулась очередь. Для него в этом не было ничего странного. Много молодёжи. Парни с девушками. Новое поколение считает себя частью большого мира. Он решил обойти Храм вокруг. Споткнулся. Большие блоки бетонной плитки были разбиты во многих местах и зияли выщербинами. Отчётливо виднелись следы от лома. «Господи, ну почему Ты их не вразумишь?!», - единственное, что пришло ему на ум.

 

От храма он пошёл выше по улице и вскоре оказался у Воронцовского Дворца. Напротив - стены Кремля, а между ними памятник Владимиру с крестом. Он поёжился. Ничего большого он не чувствовал к этому человеку. Памятник ростом с Голиафа. Всплыли сразу мысли из давних споров с сыном и с дедусей о роли Владимира в русской истории и культуре. Вспомнилось, как в один день вывернули с корнем все идолы Перуна, сбросили их в речку, гнали по течению и хлестали плётками. «А кто не явится на крещение – тот враг и мне, и Государству!», - и я все явились. А потом все явились взирать, как взрывают храмы… Что изменилось в нас? Он думал обо всём сразу и шагал к метро.

 

Домой он вернулся поздно. Около девяти. Кошки были недовольны. Обмяукали с порога. Любимая Матильда даже не дала себя погладить. Но этот спор был улажен быстро пакетиками и через долгие извинения. Наступал вечер, его ждал раскрытый блокнот и любимый карандаш. А завтра он опять поедет к сыну. Теперь они не будут спорить, а он наговорится с ним от души. Это был его кусочек Счастья.

 

 

Среда, 22 декабря 2021 г.