"РАЛИКВИЯ"
Деду Ясю не спится. Сегодня утих, наконец, морозный вихревой ветер. Два дня хозяйничал, развлекался: дёргал за облезлые косы берёзы, голодной волчицей завывал в дымоходе, прыгал-топал по крыше. Вот, слава богу, успокоился, залёг где-то у седого камня-валуна, который вековал у Ясевых ворот, уснул. И на душе у Яся причесалось, мысли не обжигали. Уже несколько дней живёт дед в своей хате один. Жену, любимую его Настёну, на прошлой неделе забрали в больницу – сердце. Потихоньку, под ручки, провел её к «скорой», перекрестил отъезжающую машину и съёжился, вздрогнул от мысли: «Не дождусь я тебя, бабка…»
Холодно. Крещенская неделя. По два раза в день топит Ясь грубку. Поутру – дровами, к вечеру – кош торфа бросает. Старается, только сил мало. Ясю на Казанскую, в ноябре, 94 стукнет. Настёне на Петра-Павла – 95! Засиделись на этом свете – ого! Сколько пережили! Войну на вкус попробовали. Яся в начале 1944-го призвали, отправили учиться в военное училище на связиста. Закончил его – и на фронт. Прокладывал телефонную связь, чтобы линию фронта соединить со штабом боевых действий. Несколько месяцев только повоевал, и достали его минные осколки, лечил ногу в больнице, там и победу встретил. А Настасья почти год воевала. Молоденькая санинструктор. Хлебанула военных будней. Что бы ни говорили – страшнее войны нет горя. Всю жизнь стоят в глазах стариков дни те мучительные. А годы скок-поскок, незаметно и старость привели. Слоняются супруги теперь вдвоём. Друг другу кружку с водой подносят. Каждый вечер – на коленки перед иконой: «...От кары вечной избавь нас, Боже! От внезапной и непредвиденной смерти избавь нас, Боже!..» – сам Бог, наверное, смеётся над их просьбами. Какая непредвиденная смерть после 90! Ежедневно, нет, ежечасно её уже ждёшь. Каждый шаг последним стать может.
Завтра праздник – Крещение. Можно сказать, сегодня уже. Половину второго ночи отсчитывают старые настенные часы. Бумкают каждые полчаса, как звонкое напоминание о том, что вот-вот отобьёт жизнь последнюю ноту. Дед вдруг спохватился: «А где ж это Мурзик? Старый я болван, выпустить выпустил, а обратно не впустил котёнка. Замёрзнет гололапый в такой мороз!»
И только опёрся на свою клюку, чтобы идти Мурзика спасать, как услышал резкий телефонный звонок.
– Алло! Алло! – взволновался Ясь. В трубке тонким женским голосом спросили: «Вы дед Игнатович?»
Смутился старик. Но ответил, как отрезал: «Игнатович Ясь Петрович»
– А вы один дома?
– Один…
– Ну, спокойной ночи вам... – и трубка тихонько запикала.
«Вот, сорванцы! Среди ночи балуются» – положил на рычажки телефонного аппарата трубку, присел на табурет. И невольно почувствовал, как отозвалось сердце. Будто спелое яблоко, которое бросили в печь, на самый огонь, и оно в секунду начало пищать, лопаться, сморщилось, испеклось. Так и сердечко – спеклось. Почувствовало что-то неладное…
***
Шаг... Ещё шаг... Боженька, какая, оказывается, длинная тропинка от калитки к двери родительского дома. Марина никогда этого не замечала. Преодолевала в детстве вприпрыжку на раз-два! А тут... Впервые в жизни она стояла у дверей родительского дома и боялась постучать: «Самый сон под утро. Напугаю папочку…» Женщина осторожно надавила на язычок щеколды и тронула дверь рукой. Она по-старчески крякнула и открылась. Миг – сверкнула лампочка. «Папа! Одетый. В шапке»…
Протиснулись в сени всем семейством: Марина, муж, взрослый сын – и застыли. Немые взгляды. При тусклом электрическом свете дочь заметила, как наполняются слезами отцовские туманно-небесные глаза, задергались губы... И все же он не поверил, нашёл силы спросить: «А чего вы все так рано?»
Марина смотрела на отца, глотая колючие слёзы и думала: «Папа! Мой жизненный маяк, мой седой советчик, мой курган вековой!» Обеими руками обхватила худенькие и острые плечи старика – ни спрятаться, ни опереться, и не сдержала порывание из души: «Мамы-ы нету-у...»
– А Бог мой! А Бог мой... – пронзил слух мучительный зов-плач. – Я чувствовал! Уснуть не мог. На улицу выходил. Кота впустил. Дверь не запирал. Тут звонок этот ещё... Тыкаюсь из угла в угол. Услышал машины звук. Пошёл смотреть, кто там ночью... А Бог мой! Бабка моя... Кто ж теперь за весь наш род молиться будет?!
Марина, немолодая уже женщина, которая в этом доме всегда чувствовала себя ребёнком, сбросила пальто, подошла к столу, на котором лежали мамины очки и молитвенник, осторожно прижала священную книжечку к губам и зашептала: «Покорилось «костлявой» сердце твоё, мамочка! Развязался узелок судьбы, рассыпалось семейное счастье, как бусинки из мешка... Скажи, Боженька, к какой звезде просьбы вознести, чтобы сбросила она хоть несколько капелек целебной росы-утешительницы –облегчить страдания родного человека, спрыснуть и своё пылающее сердце?»
Обычно в маминой комнате пахло валерьянкой, зверобоем, мятой. А сегодня... Сегодня пахло бедою, отчаяньем. Мысли прервал громкий голос сына: «Дедушка, а расскажите мне, как вы с бабушкой познакомились?»
О, Всемогущий! Какой ты милостивый! Видел бы ты, как вмиг посветлели подслеповатые потухшие глаза старика, как засвоевольничали в них мечтательные искорки.
– О-о, внучек! И расскажу, и покажу. Редко ты ко мне приезжаешь. Поговорим мы с тобой сейчас, подожди немножко, – дед резво (откуда и силы взялись!) потопал в зал, достал из-под кровати большой чемодан, покопался в нём и вынес коробочку из-под обуви.
– Вот, смотри, внучек, что за «раликвию» прячу. Э-э-э! Не догадаешься!
Загорелись интересом глаза юноши. В растерянности смотрели на незнакомую вещь и Марина с мужем. Неуклюжими пальцами дедушка вынул из коробки пакет, начал осторожно раскручивать его, будто там были живые ртутные шарики, которые, если (не дай бог!) рассыплются – беда! Наконец, развернув бумагу, старик добрался-таки до загадочной «раликвии».
– Эх... – отчаянно вздохнул. – Труха одна… Почти семьдесят годков пролежал.
Все, как по команде, нагнули головы – посмотреть на эту труху: хорошие пригоршни чёрно-рыжего пепла, перемешанного с мелкими щепками. И две полинялые ленты: голубая и красная.
– Что это, дедушка?
– Вот, брат, ты думал, может, бриллиант тут дед прячет... А для меня эта труха дороже бриллианта. Торф это! В молодости я изрядный кусочек торфа припрятал. Как память. Как талисман. Мы его с твоей бабушкой в тот день на торфянике вместе вырезали, вместе домой несли, а вечером она согласилась стать моей женой.
– Вот как! – Внук подскочил на диване. – Какой вы, дедушка, романтик!
– Ага! А это, ишь, – ленточки! Как сынок наш родился, мы перевязали кусочек торфа голубою лентою, а потом, как мамка твоя на свет божий пришла, красной ленточкой обвили нашу «раликвию»! Сами над собой смеялись! Выходит, и бабушка твоя – романтик!
Дед натужно вздохнул. Едва уловимая рассеянная улыбка пробежала от бескровных губ по небритому лицу. Видно, мысли покатились туда, в молодость, разбивая перед собой плотную тьму, разгоняя пепельный туман. Несколько минут старик сидел в задумчивости. Потом потёр ладонью свой широкий нос, содрогнулся, будто сбросил с лица и тела назойливую хандру и тихо заговорил:
– Огромна память лет, дети! Всё в ней поместилось: и огненный небосвод молодости, и неприятностей куча, и радостей не одна горсть... Без малого семьдесят лет мы с бабкой – рука об руку. Эхе-е-э! Зажимала нас жизнь, на зуб пробовала. Не поддались! Не сломались! А сегодняшняя молодёжь боится испытаний. Укусит-ущипнёт немного судьба, подует ветерок недоразумений – сразу каждый под свой зонтик, лишь бы ответственность на себя не брать. Семейная жизнь, мои дорогие, это работа, прежде всего голова должна работать! А ей в помощь – руки! Без работы не будет порядка! И о душе помните... С душой к людям нужно. Не растерять добро, не пригреть зависть за пазухой. Для нас в послевоенные годы главная радость – солнце мирное утром приветить! Сегодня люди на радугу глаза ленятся поднять. Звёзд над головой не замечают! А ведь это – Божье чудо! Любить жизнь надо, детки. Всех, кто рядом, любить! И зла не держать. Зло – беда для всего рода. От, как, внучек. – И продолжил:
– Меня, когда первый раз увидел Настасью, как током ударило! Моя, думаю, и всё тут! А у ней кавалер был, военный. Брат её мне по секрету сказал, что замуж звал, но в раздумье сестра пока. Не решается... За военного не решается, а что я – бедняк-сирота. Образования – семь классов. Да ещё прихрамывал немножко после ранения. В глаза ей смело посмотреть не мог. Хоть не принцесса – деревенская, да было в ней какое-то стёклышко, что озаряло меня насквозь! Не отступлю – решил! Надежда на удачу, как тень, крутилась под ногами.
Были у нас за деревней залежи торфа на болотах. Мы так и называли место то – «торфяник». Молодежь ходила торф резать, ведь непростое это дело. День-другой смотрю на девку – не налюбуюсь. Кровь кипит! И так, и эдак возле неё – улыбкой загадочной только отвечает. Вспомнил, как мать примету моей сестре рассказывала: «Говорят, большой ручей, что за «торфяником» течёт, волшебный! Заметили когда-то люди, будто Богоматерь в него смотрела с неба – отпечаток лица в воде! Так вот, ходит поверье: как парень и девушка вместе в воду ручья посмотрятся – быть им вместе!»
Решил я такой ход сделать: принёс с собою миску, а после работы, как пошли все к ручью мыться, подошёл к девушке, держа миску в руках, и говорю при всех: «Ох, Настенька, давай я твои ноги в этой миске помою да воду из неё выпью, только согласись на свидание!» Хохоту было... Она – прыг в воду, а я с миской своей – за ней! Нагнулись вместе воду набирать и лица свои в ручье увидели!..
Показалось, остановилось мгновение! Невольно поползла улыбка по губам деда, посветлели зрачки, отошла боль... Поплыли мысли к тому ручью-свидетелю, у которого сама Богородица приютила влюбленные души юноши и девушки, а затем объединила их в крепкую семью и не ошиблась.
– Дедушка, вы счастливый! – внук искренне прижался к деду, начал гладить его лысую голову. – Я вот весь в поисках, потому что тоже хочу так полюбить, чтобы помыть её ноги и выпить ту воду хотелось! И реликвию свою семейную придумаю! Обязательно! Здорово-то как!
Так они и сидели, обнявшись, – предок и потомок. Марина укрыла отца одеялом, присела у его колен и начала говорить, какой он мудрый, какой жизнелюб…
– Погасло моё солнышко, доченька... Проволокой колючей сердце обмотано... Душа скулит, как ветер Крещенский за окном…
Глотая полынную печаль в пустом доме, Ясь пережил свою Настасью всего на несколько месяцев. Не миловали его потеря и скорбь, донимали ежедневно-еженощно… Ушёл тихо, на рассвете, обняв любимчика Мурзика, не успев вытереть скупую мужскую слезу со щеки…
И дочка с зятем, и внук не сомневаются: небожители-предки возродили там свою «раликвию» – торфяную брикетинку, на почётное место положили! И часто спускаются ангелами к своему ручью, от которого только узкий шнурок остался. Сажают вдоль него девясил, мятлики, ромашки, подливают из серебряных горшочков воду, живят, чтобы не пропал он с лица земного, чтобы лучил новые счастливые пары. Легенда-то до сих пор в силе!
