февраль 2022
***
Того и гляди репродуктор на площади
заговорит голосом Левитана.
Головы вверх задерем, ни шиша не поймем.
Бабушка прибежит, руками всплеснет,
чего она вечно боится, пусть говорят --
дед, милиционер с неба виден,
знает, что делать.
А я не знаю, что делать.
Лирик в Ассирии меньше чем поэт.
Огорчиться, ополчиться, возненавидеть,
махнуть рукой.
Придумать первую строчку,
едва полюбив кого-то неординарного:
стилиста, монаха,
иностранного агента -- круг значений не окончательный.
Работаем -- говорят -- над уточнением!
Уточнят. Слушая репродуктор, можно не сомневаться.
И он спугнет моих кошек и голубей.
Не говоря уж про мышку.
***
Пробудился к весне.
Захотел бы и смог онеметь.
И ни медью нарывной,
ни музыкой кровных оружий.
Для кого эта страшная музыка,
легкая смерть,
что поставил на паузу ночью и нет,
не дослушал.
Вспоминал и опять забывал перелетный язык
налипающих белых квадратов
и черных угодий.
И холмов -- будто вахту стоит часовой снеговик,
оплывает
и угольным глазом поводит.
Изменяется холм на УЗИ из чужих палестин.
И чужих палестинок секрет равносилен разгадке.
Округлившийся снег отозвался как дочь или сын,
поднимаясь над схваткой.
Опереньем тряхнул не за совесть, а за красоту,
пробудился к весне,
пропустив голосов перекличку.
Но кому эти женщины снова ребенка несут?
И на чьих же плечах удержать,
неужели на птичьих.
***
И там, где снег с огнем накоротке,
где пар от губ таинственный и вещий,
две бабочки души на чьей-нибудь руке
трепещут,
замирают и трепещут.
Одна черна как зимняя вода.
Другая легче радостного вздоха
и ловит признак жизни изо рта,
как человек приветствует эпоху.
И переход в слоеный непокой
по мере слуха, домысла и веры.
Но капля черной влаги над рукой
вспорхнет --
ошеломляющей и первой.
****
Никому не нужны увертки иносказаний,
Эзопов язык с необрезанной уздечкой умолчания,
колыбельные метафоры из жизни растений и рептилий.
Все, что известно,
что названо по имени, датировано,
все, что доподлинно происходит сегодня
и не названо по имени, потому что рот в крови –
страшнее любых метафор.
Чтобы уснуть, а важнее – проснуться, нужно немногое.
Прикосновение, собачье дыхание,
мышиная возня за печкой,
мягкое жужжание асфальта,
книга, способная выпасть из рук --
кошка, обиженная метафорой собаки,
свернулась у ног --
кошка, свернувшаяся у ног.
И вот рука уже касается век.
Твою ладонь сжимала бабушка,
чудом избежавшая смерти
в богом забытом городке,
опустошенном наполовину,
восполненном многократно
забывшими о недавнем опустошении --
такими как я,
негодующими о далеком преступном беспамятстве.
Коснись еще -- запахом бабушки, ее бедной матери,
губами, сулящими краткое прозрение.
Фонарь отражается в луже, машины в окне,
звезды уж не знаю в чем.
Зеркальность тождественна ночи,
отражения бесконечны.
Проснемся, начнем называть их по имени.
