7. В поисках ночлега
7. В ПОИСКАХ НОЧЛЕГА
1.
Рассыпчата картошка,
бокаста и кругла.
Квартиры нет, а кошка
в дороге родила.
Теперь в цветной коробке
пушистые зверьки.
За них, ручных, по стопке
мы хлопнули-таки.
Картошкой закусили,
без маслица пока,
и долго-долго плыли
над нами облака.
2.
В заваленном снегом райцентре
холодной карельской весной
квартиру искали, но черти
попутали. И «Нарезной»
ломая батон, в дребезжащем
вагоне устроились мы.
Ошпарили сосны горячим
приветом лесной кутерьмы.
А ты улыбалась чему-то
от нищей своей простоты.
Болото, цистерны мазута,
в излоге нагие кусты,
чисты, как заветные думы,
в густой синеве облака.
Сказала:
— Какой ты угрюмый!
Ответил:
— Бездомный пока...
3.
Распутной весной в посёлке
с названием Снегирёвка,
разбитое на осколки,
к автобусной остановке
присыпано небо густо.
Но знает заика местный,
что жить — это — о! — искусство:
за жизнью, как за невестой,
присматривай в оба глаза,
дари ей подарки смысла…
Весна же — чума! Зараза!
Дорога опять раскисла,
и фельдшер Храпкова Анна
бредёт в сапогах по синим
осколкам — и это странно,
как если бы стать ей сыном.
4.
Полями поехать до Оржиц —
узнать борщевик и опять
родные нетрезвые рожи
и узенький, страшно сказать,
в хрущобе санузел раздельный
(всего остального не жаль).
А ветер в разбитой котельной,
как пьяная русская шваль,
влезая настырно сквозь дыры,
гуляет меж стынущих стен.
Не надо отдельной квартиры —
достаточно с нас! А затем
мы выйдем с тобой на дорогу,
где глохнет на ямах «газель».
В Эль-Гизу податься, ей-Богу!
Чудесный увидеть Марсель!
5.
В посёлке лесном Петтеярви,
где щебня вагоны стоят,
платформа в сосновой оправе
и домики частные в ряд.
Там любят, конечно, кого-то
и грядки копают с утра.
Прекрасная, в общем, работа,
но спят в гараже трактора.
И некому выйти на поле,
где вырос бурьян до плеча.
А жизнь (полоумная, что ли?),
с горла у сельмага хлеща,
не знает ни дна, ни покрышки,
фольгой серебристой сырок
покрытый подсунув мальчишке:
— Покушай «Орбиту», сынок!
6.
Отправляясь на станцию Громово,
ожидаешь чего-то огромного,
оглушительного. Но на деле
видишь сосны и хмурые ели.
Между ними посёлочек маленький —
носят бедные жители валенки
даже дома, покуда собачьи
холода, и котельная, значит,
не готова — сезон «отопительный».
Потому предстоит в относительной
тишине мне, быть может, надолго
здесь осесть, незлобивого Бога
прославляя короткими строчками,
выпивая с водопроводчиками.
7.
Февраль — это дело такое: плюнь
на жизнь, и копейка её цена.
В снегах непролазных стоит Ретюнь,
посёлок, где вас посылают на
то место, которым грешил Адам,
а может быть, просто куда-то в ЖЭК.
Ретюнь — это репа... И значит, там
на первом и буду я этаже
под пение вьюги латать бушлат
и сечку варить. Но придёт за мной
старуха неслышная, словно тать,
и вот уже будет иной страной
душа утомлённая смущена.
А эта, земная, печаль, скорей,
покажется плоскостью, как стена,
как стылость нетопленных батарей.
8.
Заполье, Заплюсье, Загривье, Заклинье.
Сюда выселяют, пропивших квартиры,
из Питера пьяниц риэлторы-свиньи.
И я здесь осяду, убогий и сирый.
Мне ели седые по Киевской трассе
расскажут о том, что за сточной канавой
под вечер с угрюмым электриком квасит
старик зоотехник, хромой и лукавый.
А с ними сидит шестипалая сволочь,
Неправда сама, от которой не скрыться.
Ощерится звёздами хищная полночь,
кривым упырём обернётся лисица.
Обманные топи, змеиные чащи —
для скифов нетрезвых родное раздолье,
где водочка злая наливочки слаще:
Заплюсье, Заклинье, Загривье, Заполье.
9.
По земле молодой и упругой,
голубыми лесными просторами,
легконогие сосны под Лугой
разбредаются в разные стороны.
И стоят над озёрами гордо,
по-хозяйски шумливые, звонкие.
Здесь безбедно и жить бы до гроба,
расправляя усталые лёгкие.
Долго жить бы. Но чёрная баба
срежет всё лезвиём подсекающим.
Летней ночью сырая прохлада
над посёлком, темно умирающим.
Пьёшь один или с тихим товарищем —
ничего тебе больше не надо.
