ЗАПИСКИ ПСИХОЛОГА. ЗАРИСОВОЧКИ
ЖЕНЬКА
Я не претендую на литературную славу. Мои зарисовки никогда не дотянут до галереи «Мёртвых душ». Но я буду записывать, потому что мои души – те, кто обращается за помощью, – живые!
…Женьку я знаю с пелёнок, она младшая сестра моего лучшего друга. Антон – её муж. Пара очаровательных неандертальцев. У обоих за плечами по два брака. Причём все – не больше полутора лет.
Счастливо вместе они прожили полгода. Ещё полгода так себе. Потом затеяли развод, но так воевали, что даже не дошли до суда.
Полгода не виделись, затем столкнулись на улице, страсть вспыхнула – съехались.
Букетный период закончился через месяц. И Женька в слезах прибежала, как в детстве, с криком: «Помоги!»
– Мы любим друг друга, но вместе не можем! Я ни с кем не могу! Ни с одним мужем, ни с другим, ни с Антоном!
У неё со всеми огонь и лёд, оказывается. То страсть, то скандал. То не разольёшь, то в обидах.
– Сначала весело. А потом как на вулкане сидишь. Хочется бросить всё и бежать.
– Разговаривать пробовала? – спрашиваю.
Таращит глаза, потом кокетливо:
– Не умею. Мне легче сервиз разбить, а потом помириться и новый купить!
Смеётся, но неуверенно. Потому что я не выражаю восторга. И не считаю очаровательным не пользоваться данной богом речью. И разумом.
– Я хочу быть с ним, но сил так жить нет. Что делать?
– Разговаривать.
– Что ты заладил?! – орёт зарёванная Женька. – Я же сказала НЕ-У-МЕ-Ю!
Молча смотрю. До неё доходит, что так вести себя неприлично.
– Ты с Антоном так же?
Прячет глаза.
– Что делать после таких воплей знаешь?
Знает. Ей мама в детстве говорила про извиняться, я помню. Но Женечка НЕ-У-МЕ-ЕТ.
Сопит, слёзы градом, челюсти сжаты. Вырвать у неё извинение труднее, чем у терьера крысу. У меня выходной, я не тороплюсь.
Женька собирает силёнки и выдавливает: «Извини, что наорала».
Я серьёзно: это подвиг для человека, который по-человечески не умел.
– А Антону так можешь?
Женька показывает чудеса акробатики. Сидя на стуле, наклоняется корпусом вниз и пытается сунуть под стул голову.
Ей стыдно. Стыдно, что в 30 лет придётся учиться делать то, что обычно делают с детского сада.
Пусть посидит головой вниз. У меня выходной, я не тороплюсь.
АНТОН
Если Женька не умеет разговаривать, по у Антона всё по-другому. Ему – лень. Ему легче кулаком в стену и палец сломать. Прекрасное решение: Женька ещё и виновата! Или кулаком по столу, а утром чинить. Починил – герой!
Кстати, разводиться они решила после того, как Женька пришла домой на час позже. Антон просто не вынул ключ из замка, отключил домофон и телефон и лёг спать. Ничего страшного – у неё мать в соседнем доме!
– Правда, ничего?
Он не прячет глаза. Дымит сигарету за сигаретой.
– А почему ты ей не позвонил, не спросил, где она и почему задерживается?
– Она сама должна!
Должна. А тебе лень прикладывать усилия – держать себя в руках, не ломать стены, по-человечески объяснить жене Жене, что ты ждал и сюрпризом купил билеты в кино…
Ломать всегда легко, тяжело строить.
Но мои очаровательные неандертальцы нашли выход.
Женька собралась с духом и составила договор.
По нему стороны обязались в течение шести месяцев не сбегать из отношений, а всеми способами учиться договариваться. Прикладывать все силы, задействовать все возможности. Ждать, звонить, спрашивать, объяснять, уточнять, извиняться.
Челюсти у Женьки через пару месяцев разомкнуло, потом стало сводить меньше, затем в вовсе перестало. Оказалось, что можно попросить любимого мужа повесить бельё, взять билеты в кино и даже – о бывший ужас! – обнять тебя.
У Антона теперь вдвойне золотые руки, потому что они целые. Оказалось, задать вопрос любимой жене менее травматично и затратно, чем крушить всё вокруг, а потом чинить поломанное.
Сейчас у них заканчиваются вторые шесть месяцев по следующему договору. Женька сидит на стуле головой вверх и щебечет, что третий они подписывать не будут.
Зачем? Ведь никто больше не бежит. Они вместе, потому что оба хотят этого.
ХОЛЕРИК
Когда меня спрашивают «Кто ты по темпераменту?», я теряюсь. Кто я?
…Эта история про моих одноклассников Мишку и Гришку.
Мишка был увалень, Гришка – шило.
«Холерик!» – говорила его мама таким тоном, что мы понимали – это круто, и дико завидовали.
Гришка был вспыльчивый, подвижный, на раз ввязывался в споры с учителями и драки с пацанами. Эмоции били из него водопадом, девчонки бегали за ним табунами и писали записочки тоннами.
«Фигура!» – говорил про него трудовик.
«Я просто холерик!» – улыбался Гришка и задирал нос.
Мишку, понятно, мало кто замечал. Усидчивый, трудоспособный, серьёзный, надёжный.
Учились оба хорошо. Вместе поступили на экономфак, закончили его и устроились в одну фирму. Дела у неё пошли в гору – Григорий Романович и Михаил Аркадьевич много сделали для предприятия.
Когда нестабильные времена миновали и людей чуть отпустила необходимость быть постоянно начеку, Григорий расслабился и дал волю сдерживаемому до этого неуёмному темпераменту, превратившись снова в Гришку.
На одном из крупных совещаний с иностранными партнёрами он доказывал свою правоту так экспрессивно, что треснул стаканом по столу, отчего пострадали и первый, и второй.
Немецкие партнёры были шокированы.
Гришка, разгорячившись, вылетел сначала из комнаты переговоров (по своей инициативе), а через пару часов – из совета директоров (по инициативе генерального). И на все вопросы гендир давал исчерпывающий ответ: «Он холерик!» – и таким тоном, что все понимали…
А Михаил Аркадьевич давно и прочно второе лицо в фирме. Фигура! Спокойный, как удав, и непотопляемый, как крейсер. Гришка часто шпынял его в школе насмешливым: «Эх ты, флегма неповоротливая!»
… Когда меня спрашивают «Кто ты по темпераменту?», я теряюсь. Постоянно я никем не хочу быть.
Когда на работе возникает десяток заданий, я становлюсь флегматиком и последовательно, спокойно выполняю их. В отпуске я сангвиник, активный и жизнерадостный. А сейчас я допишу свои зарисовочки и, прогоняя меланхолика, встану под холодный душ, обнаружив в себе орущего холерика.
ЛАДОЧКА
Ладочка – богоизбранная. Нет-нет, она вполне русская по паспорту, просто дедушка всё детство твердил, что у неё голубая кровь.
Ладочка весит как полтора барашка, пишет стихи, скачет по лужам и похожа на эльфа. Принца даже не ждёт – они сами сыплются ей под ноги.
Каждый сначала прекрасен и гениален, как стобалльник на ЭГЭ. Только там баллы засчитывают после, а Ладочка до. А как же иначе – ведь она его уже выбрала!
Всё бы ничего, но в трепетном Ладочкином нутре встроена металлическая линейка. Принцип её работы прост. Стоит принцу проштрафиться – минус балл.
Назвал Лада – 99.
Позвонил на две минуты позже – 98.
Несмешно пошутил – 97.
Подруге не понравился – 96.
Бокал пива – 95.
Ладно бы линейка плюсовала балл за хорошее, возвращая принцу статус-кво. Но у Ладочки так не работает. Единственная форма поощрения – удержание баллов на том уровне, до которого они уже упали.
Задержался на конюшне – 94.
Не обнял – 93.
Принёс цветы – 93.
Бриллиантовую тиару – 93.
Вишневый йогурт – 92.
Наступил на кота – 91.
Разбил чашку – 90.
Ладно бы нулём всё заканчивалось! Но Ладочкиной линейке позавидовали бы шахтёры. После нуля она продолжает отщёлкивать -1, -2, -34, -128…
Низведённый до уровня помоев вчерашний принц уползает сам.
Ладочка сидит передо мной, и в её глазах я ясно вижу 100. Не надо, Лада.
99.
Тебе не надо вычитать мои баллы, учись плюсовать свои и принимать себя и тех, кто рядом, такими, как есть. Тебе жить с обычным человеком. Спать с человеком. Кофе пить, детей растить – всё с человеком.
93.
Жаль, я не хирург. Моей задачей было бы вырвать из тебя эту чёртову линейку, делающую тебя несчастной. Конечно, я могу, но ты же упорная – ты подберёшь её, отряхнёшь, вживишь обратно и снова будешь считать, что проблема не в тебе, а в ком-то другом, кто не целует, крошит, топчет, шутит…
85.
Я не хирург. Ясноглазый эльф должен всё сделать сам.
83, 82, …76.
Разглядеть, осознать, принять и сделать выбор. Да, будет больно. Обидно. Стыдно.
Ладочка сидит и по привычке думает, что вычитает мои баллы. Но вычитает свои. Сейчас она дойдёт до нуля, и я расскажу ей, какая у неё потрясающая красная кровь.
***
За час консультации Ладочка играючи насчитала мне -100. Или -200. Она фыркнула носиком, повела плечиком и отодвинулась вместе с креслом – ну как с таким гадом можно сидеть?!
«Делает неприятно, даже больно… Может, не разговаривать с ним? Хотя как не разговаривать – отдала деньги и молчать? Зачем тогда пришла?»
Я наблюдаю за работой мысли.
Натужно, с пробуксовками, как Белаз в колее, рассказав, какие все вокруг неё неумные и неудачные, Ладочка начинает говорить о себе (конечно, у неё другие формулировки, это я перевожу с эльфийского на человеческий):
– как перекусила хребет сначала мужу, а потом тридцати трём претендентам на руку,
– как 14-летняя ночь мечтает найти работу и уйти из дома,
– как три года назад поругалась с родителями и с ними не разговаривает,
– как задолбала коллег на работе и прочая, прочая, прочая…
100, 85, 74, 62, 47…
Ладочка входит во вкус – столько лет молчала! – и с садистским удовольствием уличает себя в неблаговидных поступках аж с детского сада.
28, 9, 1, 0, -5, -13…И вдруг:
– Вы хотите сказать, что у меня низкая самооценка, что я не люблю себя?!
Да боже упаси, я молчу. Ты сама всё сказала. Ты настолько не любишь себя и настолько не хочешь заниматься собой, что занимаешься только другими, пытаясь лепить из них недостижимые идеалы. А потом достаёшь линейку-убийцу…
Ладочка сидит сидит рядом, и ей впервые в жизни по фигу, что у меня -300. Фокус внимания она наконец-то переместила на себя.
Из кресла встала Лада Владимировна.
Осознав, что дальше можно выкарабкиваться самостоятельно, она поступила нестандартно: уехала в отпуск в глухую деревню, где до сих пор телеги и лошади и где жители в меловой горе устроили лабиринт исполнения желаний.
Две недели Лада Владимировна ходила кругами между камней и загадывала научиться принимать людей со всеми их недостатками и видеть их достоинства. Чем не психологический практикум?
У неё всё получилось. Может, потому, что лабиринт действительно исполняет желания. А может потому, что у Лады Владимировны появилась предрасположенность к этому действию – принятию других.
КАТЯ
В Катином детстве была трагедия: умерла сестра. Мама так и не сняла траур. У Кати золотая медаль, красный диплом, большая должность в проектном бюро. У мамы портрет с чёрной лентой. Перед смертью она назвала Катю Оленькой.
«У меня всё будет по-другому!» – решила Катя и родила солнце – Лизу.
Лиза – уникальный ребёнок. В шесть месяцев она заговорила, в семь пошла и сразу на танцы. В три года у неё был мольберт, в четыре пианино, в пять репетитор по французскому.
Я подсовываю Кате круги Мюррей, она благодарит и не заполняет. Она знает, кто я, и смутно догадывается, что даю я их неспроста…
В первом классе у Лизы танцы, музыка, рисование, иностранный. Всё бюро знает о её успехах.
Дедушка после школы встречает внучку и ведёт в кафе. Два раза в неделю Лиза ковыряет форель, два – телячью вырезку и один – куриную грудку. На десерт – голубика со сливками.
Однажды танцы отменили, и дед повёл сокровище к себе.
На первое заварил «Доширак», на второе – сосиски. Всё бюро помнит скорую помощь в тот день.
Забыл! Есть ещё Ромик – отец Лизы. У Ромика нет высшего образования, он с 18 лет работает наладчиком. Ромик лечит станки наложением рук, у него прекрасная зарплата, ужасный график и две принцессы.
Ромику неясно, почему 1 января, когда ему наконец-то дали выходной, надо ехать за сто километров в парк графов Шереметевых. Чем плох скверик возле дома?
– Лизе надо дышать свежим воздухом!
Лиза дышит в телефон, который с недавних пор открывается по отпечатку пальца. Там вихрастая голова и смайлы с поцелуями.
Лизе 15. Я видел её Уильяма с белым конём и Гарвардом за плечами.
Петьке 17. Он учится в ПТУ, которое гордо зовётся колледжем. В одной руке у него сигарета, в другой – Лизина попа. У Лизы трещит за ушами – она ест гамбургер. Петька прокуренными пальцами стирает с её подбородка мамину помаду. Лиза подставляет счастливую мордаху и трётся об руку, не обработанную антисептиком.
Не нужно быть ни провидцем, ни психологом: скорая скоро станет регулярной. Стоит Лизе выговорить «У меня своя жизнь!». В тот день, когда её жизнь начнётся, Катина – кончится.
Катя снова выбрасывает распечатку с кругами Мюррей, которую я по-соседски протягиваю ей, пока разыскиваю в портфеле ключи. Её ещё не припёрло. Она пока верит, что у неё всё по-другому и она молодец.
РОМКА
– Александр Александрович, здравствуйте! Я звоню из «Артека»!
Эта история случилась пару лет назад. Рому-восьмиклассника привёл отец.
Династия медиков – бабушка, дедушка, отец и мать – не находила себе места. Их гордость, сын и внук, которого с детсада готовили в профессии хирурга, скатился на двойки.
До седьмого класса был отличником, упорством добивался пятёрок по русскому, английскому, биологии, алгебру-физику щёлкал, как орехи, решая на контрольных по шесть вариантов на весь класс.
А в восьмом посыпались двойки. Рома сдавал пустые листы на контрольных. В диктантах правильно написанное менял на неправильное.
– Как порчу навели, – убивалась семья. – Ни по одному предмету не успевает. Через год ЕГЭ, плохо сдаст – не возьмут в химико-биологический класс даже в своей школе! А в чужой тем более! А ему в мед поступать после 11-го!
Вывести на разговор 14-летнего мальчишку не составило труда. Достаточно было распечатать олимпиадную задачу по физике и схватиться за голову.
Ромка увидел родные формулы и отважился спросить: мол, что вы над ними горюете?
– Да дочка попросила помочь, а я в физике полный ноль…
– Да это же просто, – сказал мой юный пациент, – смотрите.
Через 10 минут олимпиадная задача 11-го класса была решена.
Я кисло смотрел в лист.
– А вдруг неправильно? У дочки на кону четвертная оценка…
– Как неправильно? – изумился Ромка. – Мне решать, как дышать, я никогда не допускаю ошибок, сам не знаю, как у меня так получается.
– Да у тебя же два по физике! И по алгебре…
– Да причём тут оценки, – вздохнул Ромка. – Понимаете, у нас все врачи: мама, папа, бабушка, дед, прадед с прабабкой – все! У меня в детстве из игрушек только наборы доктора были да энциклопедия «Тело человека» в 52 томах… А сейчас мне светит химбио, потом мединститут, и уже место хирурга приготовлено. А я крови боюсь, хочу космос изучать, приборы конструировать… Но у меня выбора нет. Меня и слушать не станут. А если двойки, то в 10-й не возьмут. Поступлю в колледж какой-нибудь, а потом переведусь в высшее на физмат…
Занавес.
Убедить династию было сложно. Но когда медики сложили оружие, Ромка выиграл международную олимпиаду по физике.
Он звонил из «Артека» и захлёбывался от восторга: его ждут после 11-го класса в МФТИ.
…Родители! Поговорите с детьми!
МАЙКА
Маечка – моя любимица. По ней можно защитить докторскую. Фрейд и Юнг с того света завидуют мне.
Эту историю я собирал по крупинкам больше трёх лет…
Маечка из принцесс и солнышек. С детства вокруг неё кружились мама-папа, бабушки-дедушки, тёти-дяди. У Маечки всё лучшее. Маечка, ты лучшая. Снегурочка в садике, командир звёздочки, председатель совета отряда, совета дружины.
Маечка стояла в карауле у Вечного огня, свободно забегала к директору, ездила в «Артек». Любимица учителей, отличница, всегда на виду.
Её орбиту с первого класса пополнили мальчишки. Они табунами бегали за ней, дарили рогатки и заколки. Маечкин портрет с доски почёта исчезал регулярно, пока его, единственный, не вставили под стекло…
После 10 класса Маечка в 10 раз поехала в лагерь становиться «Мисс-«Заря» и лучшим командиром отряда. Но не тут-то было: она влюбилась.
Ему тоже было 15. Он работал в столовой. Вечером крутил брейк на дискотеке и пел Цоя под гитару.
Лагерь затаил дыхание: таких романов ещё не было.
И вдруг за три дня до карнавала герой перестал разговаривать. Он проходил мимо Маечки и не смотрел в её сторону, а на дискотеке танцевал со спортинструкторшей.
Майка наглоталась таблеток, её отпоили марганцовкой, в изолятор наутро пришёл весь лагерь.
Он не пришёл.
Отец забрал Майку домой. На станции она сделал шаг под товарняк. Дома мама стащила её с окна.
Весь август Маечка не вылезала из кровати. «Отсыпается перед 11 классом», – думали родственники, а Майка хранила за книгами бутылку коньяка и димедрол. Кончать жизнь без состояния аффекта было страшно, Маечка тихо пила и спала.
31 августа она поехала в его школу и посмотрела, как он пошёл в 11 «Г».
Идущая на золотую медаль Маечка больше не училась. Учителя и родители были так напуганы, что даже не ругались. К тому же разваливалась страна, нужно было выживать, модное ныне словечко «депрессия» на постсоветском пространстве было ещё не в тренде… Маечку выпустили с тройками и не пустили в лагерь.
Два года она провожала и встречала автобусы в «Зарю» и обратно.
После десятой такой встречи он подошёл и сказал: «Майка, ты мне не нужна. Я тебя не люблю».
Она спросила «Почему?» и услышала:
– Ты никакая. Мне такие не нравятся.
***
«Я никакая», – стучало в голове. Маечка стояла перед зеркалом. «Ты серая мышь», – сказало оно.
Увидев внучку с распущенными волосами, стрелками, в сетчатых колготках и серебристом пиджаке, бабушка взяла ремень.
– Проститутка! – кричала она и резала новый гардероб.
На работу в обожаемый лагерь Маечка уехала в красной рубашке, завязанной узлом на пузе, и красной короткой юбке. У неё был красный галстук от прошлой жизни и свисток.
«Я буду ещё какая!» – сказала Майка. Ей исполнилось 18 лет.
Он приезжал в лагерь в гости. Майка заворачивалась в простыню, надевала венок из веток и приходила в столовую. «Артемида!» – пищали дети и по собственному почину разыгрывали сцены из мифов Древней Греции.
Она танцевала на дискотеке на спор со спортинструкторшей и скидывала туфли в канкане. Следом разувался весь лагерь. Приходила в ночнушке – и пижамная вечеринка была у всей «Зари».
Она картинно хлопалась в обмороки, стояла на пьедестале вместо разбитой статуи пионера, ныряла с моста в одежде (пищали «Афродита!»), пела в столовой в рупор и будила отряд стуча половником в таз.
– Она у нас такая!!! – задыхались от восторга дети и просились к Майке в отряд.
Он наблюдал. Майка проходила мимо.
Наблюдали и начальники лагерей. С сентября по май они бомбардировали декана требованиями прислать к ним на педпрактику удивительную нестандартную Маечку.
Девка-чёрт отметилась везде.
Когда старший вожатый вёз педотряд домой, Майка на спор легла под товарняк. Состав гудел, квадратные глаза машиниста были видны за километр, Майка пела «Аве Мария», а 25 человек стояли в оцепенении, пока старший не отмер и не выхватил её из-под колёс.
– О чём ты думала? – спрашиваю я.
– Я не думала.
На задней площадке автобуса Майка, помня балетное прошлое, закидывала ногу на поручень и делала растяжку.
На коньках каталась не вокруг острова, как все, а вперёд по реке. Под мостами были полыньи.
– О чём ты думала?
Она не думала. Она в коньках переходила мосты. Машины останавливались и весело сигналили. Очаровательную Красную Шапочку в красной же юбочке снял однажды какой-то фотокор, и Майкино фото украсило обложку газеты.
Летом она на спор ходила по перилам мостов. Под ней была трасса, грохотали фуры, летели машины, неслись мотоциклы.
– О чём ты думала?
– Я не думала.
…И конечно же, он позвонил.
***
Он окончил хореографическое училище и работал в Москве. Приезжая, звонил. Ходили в кафе или кино, и везде Майка была в центре внимания.
Она обманула его, завоевала. Это было долго и трудно, и порою ценою жизни…
В институте её фамилия болталась «на отчисление». Майка уверяла, что на латыни говорили врачи, а у Карениной, если бы та полола с четырёх утра грядки с картошкой, не было бы времени ходить по путям. Её диплом назывался «Семантические особенности названий унитазов».
Майка закончила институт, и декан перекрестился.
Майка фонтанировала и искрила. «Ты моё шампанское, вулкан!» – говорил он и ждал спектаклей.
Весной Майка в 5 утра курила в крокусы, летом жарила шашлыки в тазу, зимой собирала калину в пеньюаре и валенках.
Раз оторвала с крыши сосульку в полтора метра и поехала с ней на автобусе в ЖЭК.
– Приютите её у себя, я боюсь с ней жить! – говорила Майка, обнимая сосульку.
Отключали воду – она добывала коромысло и журналистов. Громыхая ведрами, в русском сарафане до пят Майка однажды пришла в районную администрацию за водой.
Вот фото – Майка в каске рулит асфальтоукладчиком.
Вот в платьишке и соломенной шляпке потягивает через соломинку коктейль, сидя в ковше экскаватора.
Вот стоит на корне ели над обрывом.
Девочка-феерия. Девочка-праздник.
Годы шли. Майка ловила себя на мысли, что пора остановиться. Но маску теперь можно было отодрать только вместе с лицом.
В 39 лет он вдруг женился. Майка вспомнила «Зарю», танцы, таблетки. Но ей уже было не пятнадцать.
Так Майка нашла вычитаемое.
Она всмотрелась в фото. Обычная жена, милая и простая. Поставить к белой стенке и не найдёшь. Никакая…
А через год он пришёл. Сказал, что ошибся, что дурак, что всю жизнь... Им было по сорок.
Так Майка нашла уменьшаемое.
А однажды она из сорока вычла пятнадцать. Получилось двадцать пять.
Слова «депрессия» уже не было модным. Оно было страшным, и Маечка пришла ко мне.
– Я потратила четверть века… – начала она.
Майка падала в обмороки, танцевала на столе, читала Цветаеву, била чашки, стучалась лбом об пол и кричала:
– Скажите мне, какая я??? Я потеряла себя двадцать пять лет назад!
Маечка была не раз и не два. С перерывами она ходит ко мне почти три года. Маечка ищет себя.
С каждым разом спектаклей становится всё меньше. Передо мной сидит красивая взрослая женщина.
– Напишите, Александр, я не против. Пусть никто не делает моих ошибок, не ломает себя.
Я верю: Маечка себя найдёт. В сорок лет жизнь только начинается.
