На следующий день прямо с утра был телефонный звонок. Номер незнакомый, да номер и вовсе не определился, какие-то пустые чёрточки вместо цифр. Это насторожило, Иннокентий хотел не отвечать, однако всё же ответил. Как будто подсказал кто-то.

 

— Алло. Иннокентий Дмитриевич?

 

Женский голос. Низкий, даже чуть надтреснутый, будто простуженный. Совершенно незнакомый, с каким-то неуловимым, неопределённым акцентом.

 

— Да. С кем я говорю?

 

— Нам надо бы кое-что обсудить. Весьма важное для вас. Дело в том, что…

 

— С кем я говорю, я вас спрашиваю, — резко перебил её Иннокентий.

 

— Давайте так: всему своё время.

 

— Знаете, не люблю многозначительности, мистификаций и розыгрышей. Говорите, кто вы и что вам угодно. Или, как говорится, конец связи.

 

— Хорошо. Меня зовут… Ирина Владимировна. Мы незнакомы. Вернее, я-то вас знаю. Заочно. Вы меня не знаете совсем.

 

— И что вам будет угодно?

 

— Просто побеседовать. И не по телефону.

 

— Ещё раз повторяю, я…

 

— Вы ведь интересовались одной картиной с выставки Никиты Березина?

 

— Ну да, интересовался! — с вызовом ответил Иннокентий. — И что вы имеете мне сказать? Что картина называется «Портрет незнакомки в синем», что автор её — Никита Березин, уважаемый человек, и чтоб я не искал приключений на свою задницу?

 

— Успокойтесь. Мы отлично знаем, кто́ автор картины, и как она на самом деле называется. Так вы готовы говорить?

 

— Положим, — с деланным безразличием ответил Иннокентий. И тотчас спохватился: — То есть, вы согласны, что автор картины вовсе не Никита Березин, а изображена на картине вовсе не безымянная натурщица?

 

— А давайте так: сегодня в пять вечера я вас буду ждать в парке Горького. Помните планетарий? Деревянное такое сооружение.

 

— Помню. Рядом с Комнатой смеха. Их ведь снесли давно.

 

— Ну да. Но планетарий остался. Вернее, его заново построили. Там неподалёку кафе под названием «Мечта идиота». Кстати, неплохое заведение, несмотря на дурашливое название. Там делают настоящий кофе по-ирландски. Вообразите, малоизвестное кафе, да ещё в парке, и — настоящий ирландский кофе! С корицей, шоколадом и даже виски. В сегодняшнюю слякотную погоду — самое подходящее питьё. Напротив кафе, — такой дворик под названием «У Швейка». Там, в крытой беседочке я вас буду ожидать. В пять часов, после работы. Хорошо?

 

***

 

Беседка была старой, чудь подлатанной, хаотически увитой уродливыми голыми стеблями дикого винограда с зачаточными жёлто-зелёными почечками. У входа мешковато возвышался гипсовый Швейк с розовым носом и сизыми щеками, отдающий честь двумя непропорционально толстыми пальцами.

 

Напротив — то самое кафе, «Мечта идиота». На фасаде красовался румяный толстячок с расстёгнутыми подтяжками и ширинкой, блаженно ковыряющийся в носу.

 

Женщина. Ей, пожалуй, лет сорок. Волосы седоватые, коротко стриженный ёжик со скошенной чёлкой. Тонкое, вытянутое лицо. Большие, сиренево-дымчатые очки. Вроде бы, почти прозрачные, но глаз почему-то почти не видно. А кофе по-ирландски был впрямь чудесен и вполне уместен в ветреную промозглость.

 

— Ну и с чего начнём? — спросил Иннокентий, допив и опрокинув по обыкновению чашку вверх дном.

 

— Наверное, с того, что вы себя вели вчера на выставке… излишне эмоционально, скажем так.

 

— Возможно.

 

— Безусловно. Вы разберитесь, чего хотите, разоблачить или разыскать?

 

— Разве это не одно и то же?

 

— Отнюдь. Однако давайте не будем круги нарезать, как нынче говорят. Вас интересует женщина на портрете? Так вот, вы правы, это в самом деле дочь художника, Вероника Уланова.

 

— А! То есть, вы знаете, что Никита Березин украл картины Виктора Уланова, и, возможно, повинен в его смерти, и молчите?

 

— Начнём с того, что Березин никак не повинен в смерти Уланова. Равно как и в пожаре. Насколько мне ведомо, у Березина всего две картины Уланова — «Портрет дочери» и «Холмы под луной». Пожар, как установило следствие, совершил гражданин Белозёров, тот, что незаконно завладел домом Виктора Уланова. Дом и сарай сжёг чтобы получить страховку, за что был осуждён на три года условно. А Березин просто выкупил у Белозёрова две эти картины за бесценок. Хотел больше выкупить, но полуграмотный Белозёров что-то, видать, смекнул и тут же в разы заломил цену. Березин, человек прижимистый, отступился. Как погиб Уланов, вы, наверное, знаете. Виновный, кстати, тоже отделался условным сроком. Якобы, за превышение необходимой обороны. Да, вообразите, адвокат ухитрился доказать, что тщедушный Уланов якобы первым напал на толпу подвыпивших, взбудораженных студентов. Кстати, немалую роль сыграло выступление свидетеля защиты, известного вам господина Каминского. Он авторитетно и красноречиво доказал, что потерпевший Уланов был человеком грубым, неуравновешенным, и сильно пьющим. Такие вот дела.

 

При пожаре сгорели семейные документы. Но что самое странное, в отделе кадров ТТУ не осталось ровно ничего, что указало бы на существование Виктора Петровича Уланова, проработавшего там восемь с лишним лет. Будто и не было человека…

 

— А Вероника? — перебил её Иннокентий. — Где она, что с ней?!

 

— Вероника? — Женщина некоторое время помолчала, неторопливо закуривая. — О ней я могу вам доподлинно сказать только одно: она жива и это мы знаем точно. Как мы это установили, уточнять не буду, да и не вправе. Где она сейчас, я сказать пока не могу. В стране три с небольшим десятка человек которых зовут Вероника Викторовна Уланова, и которые родились 21 апреля 1969 года. И нету среди них той, кого мы с вами ищем. В Уржумском детском доме есть только дата её прибытия — декабрь 1985. И всё. Пробовали найти её детдомовскую подружку Лидию Заварзину. Но женщина уже давно сидит на наркотиках и практически неадекватна.

 

— О ней могли бы знать люди из окружения Парфёна. То есть, из бывшего окружения. Те, кто был тогда в мастерской.

 

— Увы. Давайте по порядку. Дина. Точнее, Диана Робертовна Акмалова. Ныне — Диана де Баккер. Живёт в Бельгии, в городе Остенде. Была замужем, сын Бенедикт. Развелась. Причина банальна: супружеская измена в очевидной форме. Согласно брачному контракту, осталась без гроша. И без права общаться с сыном. О последнем, впрочем, не переживала.

 

Связалась с антиглобалистами. После шумного митинга в Брюгге оказалась в тюрьме за то, что стреляла в полицейского. Хотя стреляла-то не она, а её друг и соратник по борьбе. Однако на допросе и он, и прочие соратники дружно указали на неё. От пожизненного срока её спасло то, что раненый полицейский пришёл в себя и заявил, что стрелял в него мужчина, а женщина, наоборот, старалась помешать. Друг и соратник, пакистанец Гулам Дехвар, к тому времени уже благополучно отбыл из страны. Арестован Интерполом на Северном Кипре.

 

О реальном существовании Вероники она отлично знает, даже пыталась деликатно вымогать у Березина деньги за молчание. Поэтому ничего не скажет. Такие вот дела.

 

Теперь Ханиф. Гарипов Ханиф Булатович. Воин-интернационалист, как нынче говорят. Снайпер. Был в плену после гибели его роты на перевале Пейвар-Котал. Награждён орденам Красной Звезды за то, что он во время боя лично уничтожил командира каравана, Бахтияра и его помощника. Замешательство позволило остаткам отряда отойти и спастись.

 

Профессор Университета Вогулов, пробавляющийся журналистикой, написал о нём статью в «Вечернем Городе» в цикле «Солдаты неправого дела», а Парфён, на общей волне, даже пытался написать его портрет, да так и не написал. В 1990 году Ханиф был осуждён на двенадцать лет за убийство: поджёг баню с женой и её любовником. Потом, опомнившись, вытащил обоих. Жена выжила, а любовник скончался в машине скорой помощи. На срок повлияло то, что погибший был участковым уполномоченным и находился при исполнении: в обгоревшем предбаннике висела милицейская форма и даже табельное оружие. В 1993 году подрался в камере, по словам, заступился за изгоя, раскроил голову кому-то из блатных. Умер при не прояснённых обстоятельствах в Соликамской пересылке. Такие дела.

 

Кстати, Вогулов. В прошлом — доцент кафедры научного атеизма. В 1990 году вместе с супругой Софьей Марковной и пасынком Аликом уехал в Израиль. Через два года вернулся, уже без Софьи Марковны и Алика. Не срослось. Ныне Евгений Генрихович — внештатный сотрудник штаба Правящей партии России. Сочиняет скабрёзные стишки-потешки на политические темы. Забавные, кстати, некоторые вошли в оборот. Тем и живёт человек.

 

Яна. Вот она единственная могла бы помочь. Увы, Яна Артуровна Крапивина скончалась шесть лет назад в Кировском областном хосписе. А до того был суд, три недели в следственном изоляторе. Обвиняли сразу по трём статьям: клевета, вымогательство и даже, вообразите, проституция. Последнее, впрочем, доказать не получилось: из пятерых свидетелей обвинения в суд явились трое. И те повели себя неадекватно: один был пьян и уснул так, что пристав не смог его растолкать. Двое других курьёзно путались в показаниях, говорили невпопад и в конце концов покинули со скандалом зал суда. По двум первым статьям была, однако, признана виновной. Прокурор потребовал аж пять лет исправительной колонии. Суд постановил — три года. Однако адвокат представил суду справку о том, что у обвиняемой рак крови третьей степени, и наказание постановили считать условным. Потерпевший, гражданин Дресвянников Никита Вадимович, приговором был недоволен, потребовал проверить подлинность справки — «Да вы гляньте, она ж здорова, как конь!». Впоследствии между подсудимой и потерпевшим завязалась шумная словесная перепалка, за которую гражданка Крапивина была оштрафована, ибо во-первых, повторила свои бездоказательные обвинения в воровстве и подлоге, во-вторых, прибегла к нецензурной брани. Такие дела.

 

— М-да. Как говорится, дятлы не поют… И что, шансов докопаться до истины нету? Где картины, неизвестно. Где дочь художника, неизвестно. А что известно? Как звать пасынка профессора Вогулова, или любовника Дины Акмаловой? Браво! Титаническая работа.

 

— Понимаю иронию. Но не разделяю. Где находятся картины, известно. Почти все. Почему они не на поверхности, постараюсь объяснить. Если вы не будете перебивать меня ироническими эскападами. Сами-то вы когда вспомнили происходившее тогда? Вчера? Позавчера?

 

— Три дня назад. Это имеет значение?

 

— Вообразите, имеет. Мы столкнулись с непонятным явлением и пытаемся его понять. Наши возможности обширны, но не безграничны… Не перебивайте, я знаю, что вы сейчас скажете. Первое, что нас интересует, это картины Виктора Уланова. Вот скажите, что такое гений? Ну просто дайте своё определение.

 

— Гений? — Иннокентий с неудовольствием пожал плечами. — Это… высокоталантливый человек. Как-то так.

 

— Высокоталантливый. И всё?

 

— Высокоталантливый человек, которому повезло реализовать свои таланты в полной мере. Так.

 

— Ага. Уже лучше. Что-то ещё?

 

— Человек, который совершил то, чего никому до него не удавалось. Я, по правде, не пойму, к чему весь этот школярский опрос.

 

— Гений — понятие во многом надуманное, — словно не слыша его, продолжала говорить женщина. — У нас ведь кого только в гении не записывали. Потом, порой, стыдливо забывали. Но по-настоящему, гений, вернее, Абсолютный гений — это тот, который совершил невозможное. Которые совершил то, что не укладывается в сознании. Который заглядывает ЗА. И не просто заглядывает, но и осознаёт, осмысливает и воплощает. Вот таким Абсолютным гением и был Виктор Уланов. Вы видели одну его картину. Так?

 

— Ну да. И ещё одну репродукцию.

 

— Могу сказать так, это две наиболее приземлённые, вернее, земные. Общечеловеческие что ли. Но и они — потрясают до дрожи, даже самых несведущих в живописи. Вероятно, потому, что и там — сильнейший отсыл в подсознание. Ну вы помните. Ведь даже бледная репродукция из глянцевого журнала мгновенно воспроизвела в вашей памяти то, что вы тщетно силились вспомнить аж двадцать лет. Ведь так?

 

— Положим. Но откуда вам известно?

 

— Об этом позже. Но упреждаю: я не из ФСБ и уж, тем более, не из МВД. Скажу больше и по секрету: они вообще не в курсе. Так вот, если те две, увиденные мельком картины, произвели такое воздействие на вашу психику, что говорить об остальных? Их всего тридцать две. Не считая эскизов. И некоторые из них — выше понимания современного человека. Они, вроде бы, созданы дешёвыми, магазинными кистями, дешёвыми магазинными красками. И вот простейшими красками сказать, то что немыслимо передать словами или даже просто вообразить, сфантазировать… И отчего Природе (или Богу, для меня, по сути, это одно и то же) было угодно оделить этим нечеловеческим даром сварщика ТТУ Витю Уланова — загадка столь же непостижимая. Случайный жребий или намерение запрятать поглубже? Не знаю, да и неважно это. Так вот, мне довелось увидеть только одну из таких картин. Она называется «Созвездие «Волосы Вероники». Название символично. Что там? Да ничего особенного, просто звёздное спиралевидное скопление, фрагмент звёздного неба. Но я, вообразите, сейчас не помню, сколько я возле неё простояла. Говорят, не менее получаса. Очнулась в кресле, вокруг люди хлопочут, гадость какую-то под нос тычут. Оказывается, я в обморок грохнулась прямо возле картины. А я ведь полтора года проработала операционной сестрой в гарнизонном госпитале в Шинданде, насмотрелась всякого, думала нервы у меня теперь воловьи. Меня потом спрашивали, а что, мол, ты там увидала такого? И я, вроде бы, ответила: увидела то, что будет ТАМ И ПОСЛЕ. Хотя я-то ничего такого не упомню. Иногда, во сне появляется слабое дуновение того воспоминания. Но к утру не вспомнить. Помню только что вот это, увиденное было каким-то очень простым, даже обыденным, из разряда того, что, вроде, как же я сам-то не догадался?! Ну вот как упавшая звезда. Просто же...

 

— Отчего ж обморок? Вы так сильно испугались?

 

— Да нет! Тут не страх, тут другое. Я увидела то, чего не должна была видеть. И подобных работ, повторяю, несколько. Одна из них — «Мене. Текел. Фарес». Вам знакомо это словосочетание?

 

— Что-то из Библии, да? Какое-то предостережение. Вроде, всё предопределено и тебе ничего не дано поменять. Так?

 

— Ну примерно. Но уже нынче бытует мнение, что та история про вавилонского царя впрямь имела место быть, но что надпись истолкована потомками неверно, что три этих слова содержат некий грозный смысл, что она, надпись, в трёх словах уместила простой ответ на мучительные вопросы, которые человек задаёт себе вот уж много тысячелетий.

 

— А что ж там было, на той картине? Пиршественный стол, огненные буквы?

 

— Не знаю. Но, говорят, никаких пиршественных столов, опрокинутых кубков, заломленных рук и прочего.

 

— И кто это говорит.

 

— Тот, кто видел. Говорил сбивчиво. Неохотно. Нынче живёт уединённо, не общается ни с кем…

 

— Ну понятно. Знаете, ваши россказни смахивают на триллер. В триллере главное — недосказанность. Этакая многозначительная. Правда?

 

— Не знаю, о чём вы. Если я чего-то недоговариваю, то, стало быть, мне не всё известно и понятно. Стала бы я зазывать вас в этот парк только ради того, чтоб поморочить вам голову. Вот скажите: как вы думаете, отчего вы почти двадцать лет не могли вспомнить события того воскресного дня? А потом вдруг вспомнили. Но, опять же, не всё. Ведь не всё же?!

 

— Не всё, — неохотно ответил Иннокентий — Помню только улицу. Хорошо помню. Дом. А вот…

 

— А что было в доме не помните. Или почти. Это наверняка значит, что в этом доме вы увидели то, чего не должны были видеть… Вы в самом деле верите, у вас амнезия от какой-то там душевной раны? Чушь! Такие амнезии случаются только в бразильских мелодрамах. У вас попросту стёрт фрагмент памяти. Как мокрой тряпкой на школьной доске.

 

— Бред какой-то Вы в самом деле верите тому, что говорите? Ладно, я не помню, что было в том доме. Но куда девалась Улица?! Да, та самая улица Ветряная. Я её помню будто ходил по ней всю жизнь, а её — нет. То был фантом, не игра воображения. Её не переименовали, не снесли, не застроили. Она просто исчезла. Канула. Её что, тоже — мокрой тряпкой?! Кого не спроси про неё, все только руками разводят.

 

— М-да. Вот тут самое трудное. Улица не исчезла. Она осталась там, где была. Просто — по ту сторону… Не перебивайте, пожалуйста! Вы ведь помните наверняка такую штуку, как Лента Мёбиуса? Простейший трюк, доступный ребёнку, но который доказывает возможность перетекания многостороннего в одностороннее, и наоборот. Это если под руками лишь бумажная лента и конторский клей. А если… Ведь Вселенная, в сущности, повторяет себя в мелочах. Устройство Солнечной системы в точности копирует устройство атома, и далее. Лента Мёбиуса — изгиб спирали пространства и времени, искажённая бесконечность, перетекающая самоё в себя. Когда внешнее становится внутренним, оставаясь внешним. Тайное — явным, оставаясь тайным.

 

— Ну да, как же. Геометрическая эквилибристика. Лента Мёбиуса, Бутылка Кляйна. Что-то там ещё…

 

— Наверное, со стороны я сейчас произвожу впечатление выжившей из ума. Я и сама так думала, когда слышала от других подобные россказни. А я слышала, поверьте. А теперь я думаю об этом постоянно. Ну то есть, когда могу себе позволить об этом думать. И иногда, вообразите, мне кажется, что я вот-вот… Я уже готова принять, воспринять, уже готовлю в сознании полочку для нового знания… И всякий раз некая рука выталкивает меня из той тёмной комнаты, когда я уже почти нащупываю рукою выключатель, чтобы её осветить. Тебе сюда нельзя, говорит мне Некто и выталкивает, выталкивает.

 

Женщина на мгновение сцепила пальцы и зажмурилась.

 

— Ладно, хватит пока об этом. Вернёмся к картинам. Нам стало известно, что Никита Березин вознамерился продать картину. Ну ту самую. Разумеется не здесь, не у нас, а где-то в отдалении, и не столь прибыльно, как его собрат по кисти в городе Кёльн. Понял, вероятно, что сглотнул кусок, который не в состоянии переварить, что кустарный фокус-покус рано ли, поздно ли будет раскрыт. Ну и как говорится, всё проел, позор остался. Причём, позор, который напрочь перечеркнёт всё, что он усердно высиживал годами. Кстати, вчерашняя заварушка в музее ИЗО уже не первая. Примерно месяц назад на выставке в ДК Строителей к нему подошла девушка и прилюдно спросила: «Никита Вадимович, а вот эта картина, она точно ваша?» Говорят, маэстро стало плохо. Что-то с сердцем. Пока суетились, капли капали, девушка исчезла. В книге посетителей осталась запись большими печатными буквами: «НЕЗНАКОМКА». И вы знаете, что именно довело мэтра до сердечного приступа? То, что дева та была уж очень схожа с той, что изображена на картине. Попробуйте задуматься над этим, Иннокентий Дмитриевич.

 

— Вы думаете, та девушка…

 

— Думаю, да. Думаю, что девушке той около двадцати лет. Думаю, вы сможете найти её и её маму, Веронику Уланову, как бы она сейчас ни именовалась. Думаю, вам это будет проще, чем нам. Если конечно, вы впрямь желаете кого-то найти, а не заниматься самокопанием и рефлексиями.

 

— Двадцать лет… И что, ничего не удалось прояснить про ту девушку? Мне показалось, что…

 

— Что наши возможности безграничны? Увы, мой друг, я сама так думала.

 

— Наши. Мы. Нам. Многовато многозначительности. Кто вы вообще? Откуда? Вы там знаете всё, я не знаю ничего. Кроме того, что вы соблаговолите мне сообщить.

 

— Непременно желаете знать? Извольте. Но это долгий разговор… А не могли бы вы сходить в кафе и принести пару кофе. Ну того, по-ирландски. Ибо разговор, повторяю, долгий и серьёзный.

 

***

 

Когда Иннокентий вышел из кафе с двумя чашками кофе на латунном подносе, той женщины уже не было в беседке. Как он, собственно, и ожидал. На столике возле пепельницы — визитка с надписью «Ирина Владимировна» и ленточка из бумажной салфетки, наскоро скреплённая скрепкой в перекрученное колечко. А на обороте визитки надпись: «Яна. Так зовут твою дочь. Найди её. Ещё увидимся».