утро

на снег младенческий, и первый, и последний,

предутренние хрупкие видения,

изнеженные непорочным сном,

ступают осторожно,

боясь поранить тонкие покровы,

и шёпотом несвязным чуть касаясь

застывших в ожидании рассвета

холодных равнодушных стаек звёзд,

 

мерцают фонарей глаза больные,

подслеповато щурится луна,

в безмолвных окнах блекло отражаясь,

теней побеги, словно фимиам,

бросает ночь лениво-грациозно,

хрустит морозный скомканный платок,

ребёнком спящим сброшенный нечаянно

на плахи утонувшие во льдах,

и треск, как Ах!, танцующих деревьев,

и тихие капризные смешки

берёзок-гимназисток в мёртвом парке,

комедиально руки заломив,

и прыскают, в плечо уткнувшись клёнов,

скучают в одиночестве скамьи,

влюблёнными отвергнутые в зиму,

тягучий пар бездонные колодцы

протяжно выдыхают, и поют

заблудшие чьи-то каблучки,

стареющие стены жадно звук

высокий пожирают, плотоядно

взирают на беглянку и грустят

на цепь посаженные свечи и огни

ещё не смелые и робкие по-детски

в домах усталых , первые... нелепо,

некстати, невпопад и невзначай

бродяга-ветер шебуршит листами

на ветках, не успевшими упасть,

не верящими в собственную смерть,

и ждущими весну...

проснутся птицы,

погонит голод под ноги толпы,

в кормушки, на карнизы, льдинки ягод

очнутся - им, увы, не избежать

ни клювов острых, ни когтей колючих,

лопаты раскромсают и сомнут

невинный снег, переломают рёбра

снежинок, необдуманно, беспечно

с высот недосягаемых слетевших,

 

сгребут в сугробы, вывезут потом...

построят горки, крепости, фигурки...

потом построят, а пока есть час

пугающий безмолвием своим,

и спит светило за семью морями,

и на носочках ходят облака,

сто тысяч километров между нами,

секунды жизни и смертей века