Иду-бреду московскою асфальтовой сторонкой, по-византийски пёстрой, расхристанной по-русски.

А в сердце море Севера, неяркое, негромкое, а в сердце лес таинственный с речушкой быстрой узкою.

Она, прохладная, бежит, спешит наполнить море, а море, тихое, лежит, не сводит с неба взора и, зачарованное им, собою небу вторит, печалясь, правда, об одном -- что схваченное в окоём и ограниченное дном, настолько непохожее на божество своё.

И эта долгая вода, и в пенном облаке волна, в лазури первая звезда и строгая на берегу сосна -- с моей сражаются тоской.

Oни со мной среди толпы московских вечных торопыг и мешанины языков.