окт-ноябрь 2021
«Передо мной не куст, а храм,
храм Твоего КУСТА В СНЕГУ...» (Л.Аронзон)
-----
Шепну,
хрестоматийно объегорив
кота,
что без контекста мерзлоты
зима -- лишь переезд в соседний город,
где выживут дворовые коты.
Голодные
на белом и прозрачном,
холодные на рвано-голубом.
Бессмертие -- заметная удача,
когда не помышляешь о таком.
----
Беден храм Твоего куста в наших краях
и в моих палестинах.
Только краткий молитвослов кота,
без ох и ах,
обронит в спину
троекратное свят, свят, свят.
И станет свет.
Втридорога
раздет, разъят и разинут.
-----
Полно врать,
воевать и рядиться под божью рать.
Отставным на печь вскарабкаюсь печенегом.
Перелетная птица сын прилетел зимовать,
объяснять падение денег, звезды и снега.
С тарабарским рыком и посвистом в дымаре,
столбовым сгущением сажи и чистой силы
не сочту и я столетия на дворе,
год за треть.
А что лучше было дотла сгореть --
развели по сажевые чернила.
Горячо -- привыкшему жить набегом
на печи, сплетенной, лежать босым,
ожидать известий помимо снега,
не смекая:
снег прилетит как сын.
***/Коле Чуксину/
И не осталось тайн от мироздания,
доверие мое храни Господь.
Бежит по венам честность запоздалая,
рихтует убывающую плоть.
Расплачиваюсь утрами наличными
и мнется перспектива за окном,
как мой конструктор пластилино-спичечный
и мостик через блюдце из него.
Такие ли мосты странноприимные
приветствует поющая вода --
не сказками, не ласками, не гимнами,
а бережным Нико из никогда.
***
Эти мне маргаритки в ноябре.
Собака принюхивается, казалось, к снегу,
а снег цветет.
Жизнь по юлианскому календарю
заканчивается позже.
Кто-нибудь мог еще проснуться
и любить:
за две запасные недели надорванная надежда
способна затянуться розовой кожицей.
Собака не думает, что маргаритки лучше снега.
Трогает белые пятна на траве,
фильтрует запахи.
Я тоже фильтрую слова сообщений,
преувеличивая смысл предыдущим опытом.
Эти мне маргаритки...
Несколько жизней назад здесь росли волчьи ягоды.
Тот, кто разводит волков,
собирал урожай.
Волки покорно склонялись к лукавым пригоршням
цвета засахаренной крови
и уходили.
Тот, чья надежда не срослась,
приходит к тем,
кто разводит людей.
Просит вернуть календарь,
и позволить уйти за две недели до снега.
Но эти мне маргаритки —
прорастают на рваной траве розовой кожицей,
раскрываются белым,
тычутся в теплые влажные ноздри,
будто собака разводит маргаритки
и не может уйти.
***
Я говорю с собой поскольку ты.
И это заблуждение стальное,
растущее из ветки как топор,
зимой согреет лучше волчьей шубы.
Я говорю, и в рот набрав воды,
растапливаю горло кайнозоя,
где оборвался вещий разговор
из губ чужих в мои чужие губы.
И кто без топора и ледоруба
воистину велик или остёр.
Воистину не прошен
и забыт.
Как древний бог, разбившийся о быт,
ни вздохом громче,
снегом тяжелее.
Я говорю с собой,
что не жалею,
когда берусь за древко и болит.
Твой дом закрыт.
Твой том почти открыт,
томится на странице остров Крит,
дичится Томь и северные ели.
Я говорю,
но только до зари.
И ты мое дыхание сотри,
расковывая губы над свирелью.
