Медь

Всей свободы — быть пеплом,

фотоном в бездонной яме.

Птицы дразнят, чирикая.

Колокол над холмами

плачет, будто хоронит — не говори, кого! —

медь и солнечный свет в черепной подгоревшей каше...

Осень зреет отравленным яблоком —

и, сорвавшись,

оставляет вкус яда и в трещинах небосвод —

гроб уснувшего лета.

 

Стук комьев, слеза скупая...

 

Ночи мутно-беззвёздны, так холодно поутру —

день пригоршней надежд просыпается, просыпаясь,

и дождём лоскутков разлетается на ветру,

формалиновым выдохом комнаты овевая.

Не везёт ни в деньгах, ни в любви.

Не везёт кривая.

Не прямеет кривое.

И, может быть, лишь зима

обведёт белым мелом погосты, дворцы и храмы —

и, забив на рефлексии и повороты драмы,

серебра по тарифу отсыпав, сведёт с ума.