Час Игры

Из сборника рассказов "Странная история пана Щепы"

Категория 16+

Осторожно, ненормативная лексика!

.

* * *

...шестьдесят одна минута до Бада-Бумм…

Только накатили по рюмахе, Олька рожать затеялась. Я, конечно, в «шестёру» и по газам. Тесть заскучал, в окошко зырит, машет нам пивной зелёной банкой. Тёща из курятника закудахтала: а мы-то как, Коленька?

Все люди как люди, а я, как хер на блюде. Без колёс Олькиным старикам скоро и посрать будет сходить западло. Куда ни ездить, только бы на машине. А Олька мне: шевелись, Колюня. Самому придётся роды принимать! Я что, гинеколог?! Еду бойко, особо не тороплюсь.

Старух с картошкой да с яблоками с обочины не сшибаю.

Хорошо ещё, думаю, Валерку в городе у мамы моей оставили. Олька на заднюю сидушку прилегла, крякает по ухабам, как утка. Слышу, постанывать начала. Воды отойдут, и опачки… приходи, кума, любоваться.

Пацана на обочине я издаля ещё разглядел. Спешили мы, а всё-таки тормознул. Почему? Ни почему, ипатий-коловратий! Одни тебя пропускают, когда выезжаешь с заправки, другие так и давят, так и норовят – почему?

Нету объяснениев. Одни эмоции, бл…ть. Всего делов и ляли-босы.

Он это… боком шёл, пацан тот. Хромал, как паук с перебитой лапой. Рукой махал безнадёжно. И сел назад, к Ольге, хоть я к себе его приглашал. Смотри-ка, думаю, какой осторожный поцык. Вообще-то, выходной был у меня, нормально так. Мой выходной всегда так, чуточку с выхлопом. До метро, говорит, довезите – а до роддома три… нет, четыре ещё будут метро. Чего не поехать? Да и бабок пора заслать на обратный путь.

Как этот пид...р в дебиляторе верещал? Десять баксов не лишние!

 

...сорок четыре минуты до Бада-Бумм…

Нет, до чего же козлы эти мужики. Все до единого! Дай волю, в гинекологическое кресло полезут, с х…м наперевес. Говорила Кольке: не трогай, гад! Я в положении чего-то слабовата стала на передок.

Умом, видать, где-то тронулась… много ли бабе надо? В ухо подул, локоток погладил.

Суслики-зайчики, то да сё. Сгоношил в итоге на коленно-локтевую.

Лучше бы я ему отсосала. Так нет, завёлся – раком давай. Самого бы тебя, урода… вот и стимульнул мне роды – как по заказу! По срокам выходит, две недели ещё с гаком, а тут с шести утра вдруг рожать приспичило. Смотрю, интервалы между схватками сокращаются. Чухаться некогда.

Я когда Валеркой-первенцем беременная ходила, много про себя поняла. Первые роды, они тяжёлые. А вторые и на раз могут проскочить. Как по большому сходишь, прости Господи. Ну вот, в итоге поехали. Собираться мне, что стриженой девке косу заплесть.

Пассажира взяли, вроде как по согласию. Не пойму, откуда оно у нас с Колей взялось-то, согласие это. Пассажиры сейчас, по-Колькиному сказать, и в х…й не усрались. Но мимо денежек Колян не проедет.

А мне чего-то пацанчика жалко стало. Худой, симпатичный, смуглый, а глаза будто провалились.

Колючие такие. Сел и говорит: здравствуйте, я Семён.

Здрасти, говорю. Только и делов нам, бездельным, с прохожняками знакомиться. Колька цедит ему сквозь зубы: готовь пятихатку, зёма! На ходу придётся соскакивать. Но раньше Сёмы цементовоз на встречную выскочил.

Бл…дина такая.

 

...тринадцать минут до Бада-Бумм…

Мне очень хотелось ехать в одиночестве… ехать и спать. Редко так устаёшь от людей, как после бессонной ночи с женщиной, которой противен даже звук твоего голоса. Но одиночество – вещь недешёвая. Не все себе могут позволить. Что поделаешь, внутри мы тоже не одиноки. Тело у нас одинарное, а дно у души – двойное. Кастрюля-пароварка. Где кипит, а где варится. Так что половинки душевные не стыкуются. А может, и больше их, долек-донышек? Но остальные, твари, помалкивают. От века бьются между собою две половинки, Звериная и Человечья. Игра у них такая, как поединок. Звериная часть души упивается тем, как Катя ночью извивалась, по-волчьи выла под пытками. А человечья половинка, от слёз заходясь, выпрашивает у Катерины прощение.

И ещё, наверное, у Господа, в которого я не верю.

Мы выкурили с Катей по паре джойнтов. Алкоголя приняли – даже не помню, сколько.

Я прижигал ей сигаретой худые ляжки в редких серебристых волосках.

Она подвывала и вздрагивала. Я бил её по выпирающим фрагментам хребта, и она принималась ходить ходуном, словно шаткий мостик в ночной бесконечной Лете. Она покорно качалась и трясла бёдрами, как ошалевшая кобыла. Я шлёпал её по губам сизоватой головкой члена, омертвевшего от эрекции, и она послушно ловила его, безобразно причмокивая. Предложи она мне хоть половину… нет, даже четверть подобного беспредела! И я без колебаний вонзил бы ей в грудь по рукоятку старенький штык-нож, не покидавший потайной карман и украденный когда-то с военных сборов.

Она осталась в опустевшей, холодной даче. Живая или мёртвая? А я ушёл от неё до рассвета, не попрощавшись. Слова не шли у меня с губ. Я ненавидел всех, включая эту постанывавшую беременную бабу и себя. Всю дорогу меня непрерывно трясло и подташнивало. Почему остановились именно эти «Жигули»? Водитель с натугой пыхтел за рулём, источая густое похмелье. Я поздоровался и сел назад. Губы тётки, сидевшей на соседнем сиденье, зашевелились. Но её слова не произвели на меня обычного действия.

Я их попросту не расслышал. Шофёр сказал мне что-то про деньги. Я нашарил в брючном кармане две пятисотрублёвые купюры и смял в кулаке. Других денег с собой попросту не было. Половинки Души затихли, устав от борьбы, и принялись играть в прятки. Наступал Час Игры. Любимое время, когда мозги гудят от трассирующих фраз, от выпадов и перестрелок двух враждующих сторон. Словно голова влетает в раскалённый паровозный котёл. А тело прикидывается, что всё ещё – живая плоть.

 

...четыре минуты до Бада-Бумм…

Цементовоз я, конечно, засёк. Краем глаза. Пятнашка за рулём – не в тапки нагадить. И этот чёрт, похоже, с бодуна… гаишников торопится проскочить! Вылетает на трассу и не чирикает. А выезд, между прочим, раздолбан, кое-где присыпан окатышами. Самосвал насыпал неровно, поди, с полкузова не пожалел. Кругляши так и брызнули в ветровое стекло, словно пулемётная очередь. Трещины по стеклу полетели… будто в рожу мне плюнули этим окатышем! Вправо гляжу – кювет. Я левей тогда, на встречку, и по газам. Обойду его, думаю. Прижму его с угла, пидарюгу, настучу по рогам. Учить таких надо!!! Олька-то вытерпит – хоть пальцем пусть дитё обратно запихивает. Да где там, хрен на лысый череп… вота в рота, ехало-болело.

Летит по встречной икс-пятая бэха, неудержимая. Бездорожная и бестрепетная. Как вмазала мне в бочину, перехожу моментом с четырёх на два опорных колесика. А следом тянется микроавтобус, серенький козлик… и в лобовое мы с ним – хуу-йакс! Остались от козлика рожки да ножки. Завертело, закувыркало вокруг оси. Ударом рулевой оси развалило брюшину надвое. Лечу в перевороте, а кишки, я вижу, зеленовато-сизые и следом перекатываются, но словно бы отстают…

Маманя в комнату прошла. С молочной крынкой. В ледяной истоме молоко-то – стало быть, с погреба. Боли нет никакой. Только потолок вдруг чернеть начал. Смутно всё, и Олька не…

 

...полторы минуты до Бада-Бумм…

Треск пошёл – подумала, градом нас прихватило. А потом, словно в трубу Валеркиного калейдоскопа попала. Грохнуло, завертелось всё. Бьюсь, бьюсь головой да рёбрами, ажником искры из глаз. Хруст какой-то слышу: оказалось, кости ломаются. Кисть левой руки в разлом, ключица лопнула.

И с ногами совсем неладно. Крутануло в последний раз, грохнуло так, что я язык прикусила, и всё затихло. Зажало меня между креслами. Чувствую себя… ну, хрустальной, что ли. Лопну вот-вот, если не вздохну полной грудью. А внутри дрожит, будто воет: ребёнок же… ребёнок!!! Словно домой несу полную кошёлку с яйцами. А дно у кошёлки возьми, да и лопни.

Сёма, вижу, трудно так поворачивается к дверям. И выталкивает их ногой. Я гляжу, у него и рубашка, и спина вдоль позвоночника словно разорваны. Розовато-серое лёгкое движется под рёбрами, словно меха у баяна. На Колю я взглянула разок и сразу зажмурилась.

Вместо Коли за рулём какое-то месиво. И запах… кислый, тяжёлый запах крови, да ещё с говном как будто замешанный. Вырвало меня, и сразу стало легче дышать. Я на Сёму смотрю: тащи, мол. Тут меня будто обожгло… рядом с Колей показался язычок пламени. Безобидный такой, как прикурить кому-то дают.

Горючки у нас в обрез… а рвётся-то, я так и ахнула, пустой бензобак!

Да как бы не баллон ещё с пропаном болтается в багаже.

Раз как-то с Колей в кино сходили, так он всю дорогу авто-трюки мне критиковал. Сам бы учился ездить, козлотур хренов… Господи, прости меня грешную.

 

...двадцать две секунды до Бада-Бумм…

В этот раз Игра удалась. На все сто. Мы вновь сошлись с противником лицом к лицу. Играем сообща против пузатой тётки, зажатой соседним креслом. Язычок пламени лизнул водительский подлокотник, и я понял, что мы вот-вот взлетим на воздух. От водителя никакого толку не было. Но, может, и к лучшему. Половинка Зверя сказала: ух-ха!!! Ну, вот и всё, приготовься сдохнуть. Нет-нет, я выхожу. Эти слова пронеслись у меня в мозгу, словно клочки бумаги в горной реке. Досматривай картину без меня, сказал я Половинке Зверя. И повернулся к дверям: пора на выход. На прощанье я почему-то глянул пузатой тётке прямо в суженные от боли зрачки и вдруг понял, что Зверь её будет посильней моего. Увидев, что я продвигаюсь к дверце, выпавшей от толчка, тётка перестала ёрзать между креслами и мягко запрокинула голову. Глаза её смотрели презрительно и спокойно: что, дескать – ссышь, сосунок? А мне вдруг захотелось, чтобы все они передохли, быдлятина эдакая. Зачем садиться за руль, будучи с утра навеселе? Да с роженицей за плечами.

А меня… меня-то вы за что приговорили, уроды?!

В ту же минуту, как я понял, что тёткин Зверь сильней моего, высокий и чистый голос сказал глубоко внутри:

– Как умирать, Сёма, это ведь всё равно! Как жить-то будешь, если умереть не удастся? Сниться ведь тётка станет. С раздутым пузом и этим безумно-спокойным взглядом…

 

...Бада-Бумм!!..

Сёма выбил дверь, оглянулся на меня и прянул к проёму. Я так поняла, что не хочет он меня с ребёнком спасать. Знаете, зло взяло. Гори оно трижды пропадом! Жила с козлом, и помирать приходится с… тараканами.

И тут вдруг Сёма повернулся ко мне. Протянул руку, сжал воротник моей блузки. Сильные пальцы, а по виду не скажешь. Сёма дёрнул меня за ворот. Я пыталась сказать, что нельзя так, мне же больно. Но он тянул, и рвал, и дёргал меня за ворот… и вот я вырвалась и пролетела по сиденью, как пробка. И Сёма выпал наружу, не выпуская меня. Спасая ненужную ему, задохлую, рожающую тётку. Всю боль в этот момент у меня как рукой сняло. Вижу, повернулся он, чтобы ползти… И замечаю снова, как лёгкое сминается сзади в грязную тряпочку, а разминаться не хочет. Поползла следом. И тут как полыхнёт сзади! Нас с Сёмой вздыбило и раскидало. Сколько я потом пролежала, не помню. А когда подняли на носилки и понесли, я посмотрела и вижу, что между колёсами «скорой» Сёмина голова скалится. А самого нигде не видать.

Я врачам со скорой знаками пыталась сказать: голову подберите!

Машу рукой, а пальцы-то и не машут, живут от меня отдельно. Сломаны, думаю. Надо же. Я ещё успела сказать: мальчик если… Семёном назовите. Сёмой, родные мои! Но всё пропало куда-то.

А в больнице говорят: девочка у вас. Отцу сообщить?

И тогда я заплакала: девочку-то… девочку я как назову?!

.

Аудиофайл: AC/DC, "Highway To Hell".