Лебедь
Раннее утро. Рассветный час
Северного лебедя. Над искрящейся мутной гладью
Свинцовой воды и мягким изломом рук
Просыпается Митра
(если Страбон не обманывал нас,
называя так Гелиоса). В ряд
Поднимаются острозубой ратью
Плеяды сирен, сопрягаясь с протяжным звоном
Тетивы, раздевающей лук
Героя. Герой молчит, целое море - не океан ли? - взяв в рот.
Океан укрывает потоки, земные реки, Стикс
И Калипсо. Возможно. Если не врали греки
В своих иносказательных мифах. Геродот
Спорит с каждым за право сравнить Афродиту с солнцем.
Скифы
Солнце попусту льют, расплавив его в монеты.
Кровь, привлечённая этим зрелищем, тоже льётся
Через край, по мясистым горячим губам
К загорелым запястьям,
Таким же, как камень, земля
Предков или острая память ножа в жилистой хватке ладони.
Если Рай был когда-нибудь местом, куда
Мог попасть каждый смертный, наверное, там
Было счастье.
Теперь, пусть хоть тысячу раз, голос срывая, моля,
Прокричу, прохриплю, задыхаясь: noli me tangere, меня
Всё равно кто-нибудь да тронет.
Кости, как в натюрморте - основа жизни, холодны.
За семью замками в глухом сундуке,
Занавешенном пылью и полупрозрачным светом,
Захлебнувшемся горькою густотою неизведанной тьмы,
Прикрывающейся пресловутой косой и нагим скелетом,
Замерзающей на каждом немолкнущем языке,
Чистое поле листа. Голубые небесные вехи.
Опустившиеся за саван веки. Вдохновенно-больные сны. Пустота.
Северного лебедя. Над искрящейся мутной гладью
Свинцовой воды и мягким изломом рук
Просыпается Митра
(если Страбон не обманывал нас,
называя так Гелиоса). В ряд
Поднимаются острозубой ратью
Плеяды сирен, сопрягаясь с протяжным звоном
Тетивы, раздевающей лук
Героя. Герой молчит, целое море - не океан ли? - взяв в рот.
Океан укрывает потоки, земные реки, Стикс
И Калипсо. Возможно. Если не врали греки
В своих иносказательных мифах. Геродот
Спорит с каждым за право сравнить Афродиту с солнцем.
Скифы
Солнце попусту льют, расплавив его в монеты.
Кровь, привлечённая этим зрелищем, тоже льётся
Через край, по мясистым горячим губам
К загорелым запястьям,
Таким же, как камень, земля
Предков или острая память ножа в жилистой хватке ладони.
Если Рай был когда-нибудь местом, куда
Мог попасть каждый смертный, наверное, там
Было счастье.
Теперь, пусть хоть тысячу раз, голос срывая, моля,
Прокричу, прохриплю, задыхаясь: noli me tangere, меня
Всё равно кто-нибудь да тронет.
Кости, как в натюрморте - основа жизни, холодны.
За семью замками в глухом сундуке,
Занавешенном пылью и полупрозрачным светом,
Захлебнувшемся горькою густотою неизведанной тьмы,
Прикрывающейся пресловутой косой и нагим скелетом,
Замерзающей на каждом немолкнущем языке,
Чистое поле листа. Голубые небесные вехи.
Опустившиеся за саван веки. Вдохновенно-больные сны. Пустота.