тень отражения. к.14 зима
зима зима
и пауза в словах
многозначительна снегов холодность
на улице во мне и в моих снах
исходников расходных безысходность
снуют по мерзлым веткам воробьи
чирикают о всякой канители
и как-то глупо думать о ту би
ту би или не ту ну в самом деле
зима зима паскудная пора
да ерунда сезонная подробность
обычный лед в обычности ведра
пришедшего от времени в негодность
и тут уж хоть крути хоть не крути
но и весной того что не успели
нам не успеть растает снег ручьи
домоют что не вымели метели
зима .. зима ..
спокойна как мертвец
меланхоличность дров и непригодность
ни черных древ ни пастбищ для овец
ни вычурных лошадок иноходность
я разбиваю взгляд до глубины
зимующей пытаясь доглядеться
осколками зрачков в глаза зимы
она мне лед прикладывает к сердцу
и замирает весь круговорот
я из ледышек складываю слово
направо слева и наоборот
одно и то же пошло бестолково.
ушла б в запой да толку от него
еще сильней раскачивает кресло
я б умерла но только до того
как началось сознательное детство
Зима. Без снега. Слякоть. Ледяной дождь. Лошади кое-как тащили расхристанную телегу. Глина налипала на колёса, они скрипели надрывно, глухо. На телеге в прелой соломе развалился неопределённого возраста человек. Лежал на спине, широко раскинув руки. Не моргая глядел в низкое серое небо. Овчинный тулуп распахнут. Под ним - сюртук грязно-серого сукна с однобортной застёжкой, когда-то белая рубаха с потрёпанным воротничком, мятые брюки, заправленные в валенки, доходившие до колен, на валенках - чёрные калоши. Саквояж его, кожаный и обшарпанный, валялся рядом.
Человек не замечал ни дождя, ни холода. Был пьян и счастлив.
Мужик, понукавший лошадок, то и дело поглядывал через плечо, прятал усмешку в рыжих усах, да качал головой.
Темнело медленно, лениво. Добраться бы до темноты. А там может и не придётся по ночи обратно тащиться - приютят.
Остановились подле большого, красивого дома. Лошади фыркали. Мокрые. Усталые. Человек кинул тулуп. поднялся по длинной каменной лестнице. Позвонил.
Ему открыли тот час, будто ждали тут же за дверью. Девочка-прислужка помогла снять промокшие насквозь валенки. Взяла саквояж и поманила тонкой детской ручкой,
- Айдате за мной, доктор. Ждут вас давно.
Доктор, покачиваясь, поплёлся через огромный холл, затем по мраморной лестнице. Зашёл в комнату. Окна из разноцветных стёклышек начинались у самого пола и заканчивались под потолком. В углу, рядом с зеркалом, - свечи. У стены - кресло-трон. Напротив - необъятных размеров кровать под балдахином. На кровати, в куче подушек, под толстым одеялом - ребёнок. Лицо бледное, худое. Отчего глаза казались неестественно большими. Волосы спутались. На губах запеклась кровь.
- Ну-с, и где же больная? - доктор окинул взглядом полумрак комнаты.
Девочка, опустив глаза, тихо пролепетала,
- Так вот же . Вот. Лежит она...Вы никак не признали?
Врач опешил. Онемел. Узнать в этом безликом существе молодую, почти юную, хохотушку и болтушку было просто невозможно. Он засуетился. То открывал, то закрывал свой саквояж. Что-то искал в нём. Брал безвольную руку. Оттягивал веки, пытался найти пульс, бормотал невнятно, себе под нос, трезвел, и, наконец, расплакался.
Вокруг ходили слуги. Приносили и уносили какие-то вещи. Грели воду. Натащили бесполезных грелок. Трясли доктора за рукав и всё просили вылечить, вылечить, вылечить.
А он... А он не мог. Потому как не бог он и воскрешать не умеет.
Встал. Сутулый. Старый. Никому не нужный. Но почему-то всё ещё живой. Подошёл к стоящему на полу зеркалу. Стал пристраивать на нём покрывало да так и замер - Она сидела бледная, почти прозрачная. Смотрела на него грустно. Улыбалась. Он было обернулся, побежал к ней... Но потом понял всё и остановился. Плечи его вздрагивали. Глаза покраснели. Закрыл зеркало. Вышел под проливной дождь...
