ТРИ НОЧИ СЕРЖАНТА СОВЕТСКОЙ АРМИИ
Когда начался осенний призыв в армию, мне, окончившему среднюю школу, не хватало несколько месяцев до совершеннолетия. Я отказался вместе с любимой девушкой поступать в институт, в котором её отец, занимавший серьёзный пост в государственном управленческом аппарате, имел крепкие связи. Наше поступление было гарантировано. Моё решение, не принятое её родителями, привело к нашему расставанию. А встречались мы, и любили друг друга, много лет со школьной скамьи.
Будучи комсомольцем, воспитанный на коммунистической идеологии, считал своим долгом сначала отслужить в армии по защите любимой Родины, и только потом думать о приобретении какой-нибудь специальности. Родители поддержали моё решение. Мама, с которой мы хлебнули горя в немецкой оккупации, сказала, что из парня, не служившим в армии, может получиться хлюпик, а не мужчина, умеющий дать сдачи обидчику. Отец, провоевавший всю войну в танке, награждённый Красной Звездой, и получивший много благодарностей от Верховного Главнокомандующего за участие в боях за освобождение столиц Европы от фашистских захватчиков, сказал, что я умею принимать правильное решение, говорящим о моём взрослении.
С комсомольским пылом и жаром уговорил военкома города призвать меня в армию. Направлен был в полк ПВО, имевшим школу, выпускающей младших командиров в звании сержанта. Полк располагался рядом с маленьким городишком Сальяны Азербайджанской ССР.
Так как я успешно окончил школу, командование части меня оставило в ней для обучения военному мастерству новых курсантов. Служба в армии была тяжёлой, напряжённой, но для меня интересной. Я никогда не ставил перед собой цель быть в первых рядах среди сослуживцев. Но получалось так, что я, начиная с учёбы в полковой школе, и в дальнейшем, был отличником боевой и политической подготовки, за что неоднократно поощрялся командованием части. Родители радовались моими успехами по службе.
Всё изменилось, когда нашу часть неожиданно расформировали. Все рядовые и офицеры были направлены по разным частям войск ПВО и другим войскам. До моей демобилизации оставалось полгода. Я получил направление в авиационный полк, расположенный в нескольких километрах от города Янгаджа Туркменской ССР. В голом поле, покрытым толстым слоем песка, базировалось 15 самолётов МИГ-19. В ту пору это были новейшие одноместные истребители.
Определён был в роту по охране этих самолётов. Ребята из сержантского состава встретили меня тепло и доброжелательно. Всех интересовал один вопрос, что послужило причиной моей ссылки в эти глухие края, в которых часто при ветре поднимается песок, отчего воздух теряет свою прозрачность, перед глазами встаёт сплошная пелена, а на зубах начинает трещать песок. От него нет никакого спасения. Он проникает во все помещения и под обмундирование, неприятно прилипая к мокрому от пота телу. Климат был сухим и очень жарким, что хорошо на себе ощущали все, даже я, житель тёплого Крыма.
Новые друзья пояснили, что в полку в основном служат те, кто раньше по месту своего первого места службы нарушал служебную дисциплину. Офицеры в своём большинстве были «ссыльными» штрафниками. Услышав неприятную информацию, удивился, что я, отличник боевой и политической подготовки, оказался в роли штрафника. Ребята решили, что меня, как передовика службы, направили на укрепление дисциплины в их рядах.
Меня назначили командиром отделения проводной связи. Фактически приходилось заниматься охраной военных объектов, т.е. караульной службой. Надо было охранять, в первую очередь, стоянку самолётов, а также склады с горюче-смазочными материалами и радиолокационную установку. Если самолёты и РЛУ находились недалеко друг от друга, то склады довольно далеко от них. Каждый пост круглые сутки охранялся солдатом, вооружённым автоматом. Находится на посту следовало два часа. При этом часть солдат отдыхали перед заступлением на пост, а часть бодрствовали, не покидая караульное помещение. Эти три группы поочерёдно сменяли друг друга.
В мои обязанности входило разводить по постам караульных и производить их смену, тщательно проверяя сохранность объектов. На ночь опечатывались склады, ёмкости с горючим, радио локационная установка и каждый самолёт, полностью накрытый брезентом, завязываемым снизу. Только на самолётах в общей сложности имелось несколько десятков печатей. А сколько было всего, не сосчитать. Я, как разводящий, согласно инструкции, должен был в караулке взять образцы всех печатей, чтобы с постовыми сличить подлинность каждой печати, имеющейся на всех объектах. Если действовать по инструкции. проверяя не только целостность объектов, но и каждую печать, уходило бы много времени, что приводило бы к путанице во времени смены групп друг другом. Старослужащие сержанты посоветовали поступать, как и они: проверять печать не на всех самолётах, а каждый раз выборочно на трёх, четырёх. На остальных проверять только целостность брезента. В таком случае можно было войти в отведенный режим времени, отводимого для смены всех постов.
Я стал так поступать, руководствуясь практикой других сержантов, заступающих в караул со своими подчинёнными. Всё шло хорошо до поры и времени. Офицеры части, заступающие на суточное дежурство по полку, проверяли, как проходит караульная служба и как соблюдается порядок смены постов. Они видели, что печати на самолётах проверяются выборочно, и понимали, почему так происходит. По этому поводу никаких замечаний от них не поступало. Их реакция на порядок смены караулов сыграла со мной злую шутку.
Как-то в ночное время, перед выходом очередной смены караульных на посты, в караулку зашёл дежурный офицер. Это был штабист в звании майора. Его почему-то побаивались рядовые и сержанты, стараясь обходить строгого офицера десятой дорогой. При встрече он всегда находил повод, чтобы к чему-нибудь придраться и объявить наказание в виде пару нарядов вне очереди. Майор был высоким, худым, средних лет дядькой с желчным лицом и неприятным взглядом, от которого у солдата шли мурашки по коже. Запоминались его впалые щёки и всегда крепко сжатые тонкие бескровные губы.
Майор молча наблюдал, как собирается на посты очередной наряд. Ничего не говоря, пошёл за сменой караульных солдат и мной. Было неприятно слышать за спиной нервное сопение майора. Зная его злой нрав, я всё равно, как обычно, производил смену постов, что было моей большой ошибкой.
Когда произошла последняя смена двух постов на стоянке самолётов, майор с нескрываемой радостью в голосе спросил: «Это всё?» «Так точно!» - ответил я, и дал команду сменившимся ребятам шагать в караулку. При подходе к ней майор неожиданно окликнул меня: «Сержант, за мной!» Он потребовал, чтобы я шёл впереди его в сторону штаба, держа руки за спиной. Набравшись мужества, спросил майора, куда он меня ведёт, и что со мною будет. Ответ не заставил долго ждать. «Ты будешь арестован и предан военному трибунала за преступное несение караульной службы!» – рявкнул майор, потребовав от меня прекратить ненужные разговорчики.
От нахлынувшего страха попасть за решётку я стал плохо соображать, а ноги мои не хотели идти. Майор, почувствовав моё подавленное состояние, стал мерзко хихикать. Меня это добило окончательно. Я не помнил, как дежурный по гауптвахте вытащил мой брючной ремень и снял ремень с гимнастёрки, положив на стол, присовокупив к ним всё содержимое моих карманов. От выступивших слёз защипало в глазах, когда из нагрудного кармана гимнастёрки вынули мой комсомольский билет и небрежно бросили на стол вместе со снятым комсомольским значком.
Я стал приходить в себя, когда хлопнула за мной дверь камеры для одиночек, и лязгнул замок. В камере ничего не было, кроме небольших деревянных нар со сложенным у стены грязного матраса. Напротив входной двери, у самого потолка, было небольшое узкое окошко с мощной решёткой. А над дверью, в углублении, тоже защищённом решёткой, тускло горела электрическая лампочка. Мёртвая тишина и удручающая обстановка действовали на нервы. Хотя всеми комсомольскими силами я пытался сдержать себя, слёзы невольно появлялись в глазах. Что я только не передумал за ночь, не заснув ни на минутку. Больше всего я переживал за родителей. Представлял, как соседи на них будут тыкать палицами, обвиняя в воспитании врага народа.
Утром меня завели в кабинет. За небольшим столиком сидел с сединой на висках капитан, представившийся дознавателем, которому было поручено провести в отношении меня дознание с привлечении к уголовной ответственности и последующим наказанием.
У капитана оказалась добрая улыбка, вызывавшая доверие. Я подробно рассказал, как производил смену караула в присутствии дежурного офицера. Ответил на все вопросы дознавателя, в том числе о детстве, о нахождении в оккупации и об учёбе в средней школе. Офицер поинтересовался, почему я не поступил в институт. Хитро улыбаясь, капитан неожиданно настойчиво спросил, как производят смену постов другие сержанты. Я сказал, что не имею никакого понятия, как другие несут караульную службу. Мне показалось, что капитану понравился мой ответ, потому что он коротко произнёс: «Молодец, партизан-комсомолец! А я и без тебя знаю, так как бываю дежурным по полку.» Наклонившись над бумагой, капитан продолжил что-то быстро писать. Не читая, я подписал написанное капитаном убористым почерком на нескольких листах.
Перед тем, как меня отпустить, капитан сказал, что будет бороться за меня перед командиром части, хотя это трудно будет сделать, так как майор накатал на меня серьёзный обвинительный рапорт. Служака подчёркивал, что из-за таких разгильдяев, как я, враги запросто могут угнать новой марки советский самолёт, нанеся непоправимый ущерб мощи советской армии. Я понял, что майор хочет из меня, патриота-комсомольца, сделать врага народа. Было больно и обидно. Но что я, девятнадцатилетний парень, мог сделать в свою защиту. Оставалось уповать на порядочность капитана и его настойчивость перед командованием полка.
В муках, терзаниях и сомнениях я провёл ещё две ночи. Приносимая мне еда, не лезла в горло. Хотелось всё время пить. Я настолько похудел, что приходилось руками поддерживать брюки, оставшихся без ремня.
Позже, когда, демобилизовавшись, вернулся домой, мама обнаружила у меня на висках несколько седых волосинок. Мама была очень озадачена их появлением. А я был уверен, что это осталась память о трёх ночах, проведенных в камере одиночке.
Поздно вечером, когда я сидел, тупо уставившись в дверь камеры, она вдруг беззвучно распахнулась. На пороге стоял не конвойный солдат, а капитан. Широко улыбаясь, позвал за собой в кабинет. На столе я увидел свои ремни, разную карманную мелочёвку и дорогие для меня комсомольский билет и значок. Мне показалось, что капитан был слегка выпивши. Почувствовав, что я уловил запах спиртного, капитан, рассмеявшись, разрешил мне сесть, а потом рассказал, как его стараниями майору не удалось сделать из меня молодого «врага народа.» Назвав меня снова стойким партизаном, капитан сказал, что был очень удивлён, когда узнал из моего личного дела, сколько раз и как я был поощрён командованием части, в которой начинал службу. «Оказывается, ты, как отличник службы был сфотографирован у развёрнутого красного знамени вашего полка. А это редчайшее поощрение! Я впервые за всю службу увидел таким образом поощрённого молодого воина советской армии. Молодец! Служи и дальше так! Твои заслуги повлияли на решение командира части согласиться с прекращением в отношении тебя уголовного преследования.»
Я не верил своим ушам. Мне показалось, что я наконец заснул, и мне снится сладкий сон. Пришёл в себя, когда на своём плече почувствовал твёрдую руку капитана и его голос: «Партизан, чего расселся? Приводи себя в порядок, и бегом в караулку. Сегодня твои подчинённые снова заступили в наряд без своего командира. А я пойду и по-настоящему выпью за одержанную победу над злом. Я уверен, что ты и дальше будешь жить честной жизнью, какую бы ни выбрал специальность. А честность и порядочность нужны везде, и на военщине, и на гражданке,» - с пафосом закончил свою речь службист в звании капитана, будучи намного старше по возрасту бдительного майора. Расстались мы не пожатием рук, а крепким мужским объятием.
Проходят годы и десятилетия, а я не могу забыть того капитана. Может быть, встреча с ним и проведенные три ночи в камере-одиночке натолкнули меня на мысль стать следователем, чтобы бороться со злом и несправедливостью, проявляя честность и порядочность во всей своей служебной деятельности.
