Мы любили смерть

мы сходили с ума.

потому ли любили смерть?

и смеялись в лицо ей, как дети, не зная страха,

подносили к глазам зажигалку, плескалась медь

в наших чёрных зрачках, как фонарик в объятьях мрака.

 

— приручи мою боль, но не приручай меня.

 

я любил её кудри, взлохмаченные ветрами,

и смотрел, как она, держа ножницы и смеясь,

над горящим костром, не колеблясь, их отрезает.

 

— не жалей. разве жалость — не лишняя суета?

 

в нашем случае, мир — демо-версия для чистилищ,

нам таким бы уйти, полечиться, но ни черта —

наши демоны слишком искренне подружились.

 

я забрал авто брата, нас ночь подарила тьме.

я сидел за рулём. я гнал добрых сто сорок точно.

 

а она говорила: «а может, ещё быстрей,

чтобы нас никогда не догнали рассвет и солнце?».

 

* * *

 

в день осенней тоски она принесла пневмат.

мы стреляли по птицам, нас лес не судил за это.

с шумом в небо взлетали голуби, чей-то ад

хоть однажды, хоть раз в мучителя рикошетил?

 

не фанаты охоты, всего лишь в жестоких нас

оказалось с избытком ненависти и злобы.

выбор жертвовать малым, возможно, кого-то спас.

 

мы любили друг друга за то, что мы нездоровы.

 

и шутили про то, о чём даже не говорят,

с этим грёбаным чувством не знали, как обращаться.

на коленях её

мир не так походил на ад —

это то, что другие назвали бы словом «счастье»?

 

разведённые с детством, повенчанные с бедой,

мы влюблённые в смерть,

но пока ещё безответно.

 

может быть, это сон — нескончаемый и дурной,

где она говорит, что, похоже, боится света,

и хранит на дне рюкзака перочинный нож,

и я тоже, только заточенный поострее.

 

— знаешь, чувство, что ты однажды меня убьёшь.

 

— знаешь, чувство, что ты способна убить первее.

 

* * *

 

об оконные стёкла всю ночь барабанил дождь.

поцелуи. рубашка из флиса на голом теле.

 

— а вдруг ты — вот такая

когда-нибудь пропадёшь?

 

мы играли во взрослых, но так и не повзрослели.

 

на ресницах искрился звёздами первый снег,

мы валялись в сугробах как будто назло ангине,

белоснежной зиме подошёл бы багряный цвет.

может быть, мы больные

всего-то наполовину?

 

может быть, мы нормальные?

мир вокруг нас больной?

 

нас влюбляла весна, расцветали бутоны ивы

в парке около речки

хотелось сойти на дно,

но её тихий омут тянул меня с большей силой.

 

мы не строили планов, лишь карточные дома

разрушали.

не знали ни жалости, ни надежды.

притупилось, закрылись.

а что мог я понимать,

прикасаясь губами к рубцам под её одеждой?

 

если мы засыпали, сны были всегда темны.

приглядись, это смерть

на кухне в моей футболке.

 

«побеждает тот волк, которого ты кормил».

разве добрых и чистых вообще навещают волки?

 

я её рисовал самым чёрным карандашом.

это был 9B. я точил его канцелярским.

из колонок играл «Teen spirit», и нам вдвоём

в самом громком молчании всё становилось ясно.

 

* * *

 

приходящий рассвет готов провожать ко сну.

вот уже десять лет меня пожирает время:

хуже смерти — не победить, не проиграть войну,

каждый прожитый миг не отринешь и не изменишь.

 

мы расстались легко: со словами, что надоел,

переехала в город, где просто быть незнакомым,

я остался одной из безумных пустых идей,

осознав, кто из нас был ведущим, а кто ведомым.

 

город жаркого лета, холодной зимы и скал,

я работаю на фрилансе, вполне успешно,

мир «открытого космоса» будет всегда мне мал,

ведь в моём рюкзаке так маняще острится вечность.

 

я старался влюбляться, старался идти на свет,

но смотрел сквозь любую — и мир оставался адом.

мне хотелось сжигать.

но не всегда — гореть.

и мелькало порой:

а так ли мне это надо?

 

* * *

 

десять лет, наша первая встреча выпускников,

словно бы на рефлексию каждому дали время.

я готов был увидеть героев своих грехов,

выжидал её дьяволов мой повзрослевший демон.

 

как подросток припёрся в толстовке, тогда мне шло.

если честно, не верил в то, что она приедет.

но она была здесь,

а я не узнавал её.

хоть и помнил отчётливо, как прикасался к телу.

 

в чёрном платье, длинные локоны на плечах,

идеальна, как чёртова куколка из фарфора.

я всего-то хотел признаться:

я так скучал.

 

рядом с ней её парень.

их свадьба через полгода.

 

* * *

 

а она так мила с ним, и он с ней настолько мил,

говорит, что работали вместе, потом признался.

я представил зачем-то, как та, кого я любил,

каждый будничный день ему надевает галстук.

 

но поймал её взгляд — пробирающей темноты,

словно смотришь в колодец — разбить себя, не напиться,

в ней всего стало больше: и яда знакомой тьмы,

и безжалостных поводов снова насквозь влюбиться.

 

мне хотелось сказать тому, кто сегодня с ней:

убегай, ведь такое — не лечится, а ломает,

у неё в руках меч, ты на грёбаном острие.

 

это бездна.

 

зачем, твою мать, ты идёшь по краю?

 

не водись с ней, она же не омут, а океан,

и 12B, и самый тяжёлый случай.

я же знаю всех её демонов имена,

будет лучше не становиться с ней неразлучным.

 

ни за что ей не верь, что в её голове — добро,

не дари ей букет белых лилий и маргариток.

в ней хорошее, светлое не было рождено,

значит, в конце концов и в тебе было бы убито.

 

* * *

 

мы с ней встретились около входа наедине.

сигаретный дым сливался с её глазами.

 

— ты не куришь? — спросила.

 

ответил:

— забыла? нет.

 

— я старалась не помнить того, что случалось с нами:

та любовь, что была безответственна и глупа,

привести могла к нашему общему продолженью,

но куда нам — нас развлекала лишь темнота,

лишь она дарила нам эту тупую нежность.

мы же вечные дети, которых смешила смерть,

и поэтому были всегда далеки от жизни.

слушай, хватит так на меня смотреть.

будет лучше, если я никогда тебя не увижу.

 

* * *

 

на её мёртвом теле четырнадцать ножевых,

ей хватило бы трёх, но он яро считал удары.

интересно, он делал это из-за любви?

и кому же из них любви этой было мало?

 

как один громкий выстрел, пугающий сотни птиц,

эта новость меня поразила и оглушила:

оказалось, её идеальный такой же псих.

 

впрочем, нормальных вряд ли она любила.

 

разбиваясь о самый тёплый день февраля,

он упал на асфальт, смешав себя с белым снегом.

 

я расплакался, вспомнив:

нам с ней семнадцать, и мы, смеясь,

просто болтаем, лёжа под звёздным небом.

 

мне хотелось вернуться и всё изменить.

увы,

я не склею разбитую вдребезги статуэтку.

может, мне всё приснилось, и это совсем не мы?

может быть, мы остались на шаткой границе с детством,

где всё было впервые — пугающим и смешным,

настоящим, далёким, смущённым и откровенным?

мы касались друг друга, считая, что ад — весь мир,

и что нас, ненормальных, ничто уже не изменит.

 

— ты добилась взаимности смерти. такой итог.

 

говорят, сумасшедшие тянутся к сумасшедшим.

 

кровь гвоздик, почва мёрзлая, ветер, открытый гроб.

 

он не тронул её лица.

просто метил в сердце.

 

* * *

 

это странно, но легче теперь, когда нет её.

мне исполнилось тридцать. бежит всё быстрее время.

я влюбился в обычную девушку, а своё

зло, что я не кормлю, продолжаю держать за дверью.

 

мы не сходим с ума.

мы нормальные.

что важней,

мне в объятьях её стало проще справляться с адом,

но порой всё ещё я вижу других в огне,

говоря про этаж, представляю, как долго падать.

 

— приручи же меня.

да забей ты на эту боль.

мой приятельский круг - отчаянье и печали.

я не знаю себя.

покажи мне свою любовь.

я её постараюсь хоть как-нибудь отзеркалить.

 

со злосчастной тоской в глазах карего сентября

я искал иногда сизый дым или серый пепел,

понимая нутром, что, конечно же, это зря:

не вернуться назад,

я уже привыкаю к свету.

 

сделал ей предложенье под небом горящих звёзд,

пряди длинных волос развевал беззаботный ветер.

 

обещаю, клянусь, я буду любить её.

 

* * *

 

может быть, всего пару раз изменю со смертью.