Дверь
Полутьма узкого коридора. Тонированное стекло, словно витраж, пропускает приглушённые лучи. Создаёт атмосферу полудрёмы, спокойствия. Тут нет ничего раздражающего: серый линолеум на полу; до середины обитые бежевой деревянной вагонкой стены, а дальше идут рельефные обои и потолок одинакового светло-коричневого оттенка. Всё это оттеняют мертвенным светом длинные аргоновые лампы.
Деревянные лавочки, по цвету — словно отражение потолка, притаились вдоль стен. И двери, двери, двери. Много дверей.
Нужная мне рядом — покрытая светлым шпоном, под дуб. На ней золотистая табличка, где платиновыми буквами нанесена надпись
«… врач высшей категории
Боков Олег Григорьевич».
Дверь открывается. С соседней лавки поднимается человек и скрывается в проёме, который тут же исчезает.
А мне… Мне ещё ждать. Сколько? Кто ж его знает...
Состояние рождественского шара с сюрпризом. Тяжесть ощущения, будто чьи-то огромные руки взяли тебя и хорошенечко встряхнули, а потом поставили назад. И теперь мысли, словно снежинки в наполненной водой сфере, медленно, как под эффектом слоу-мо, опускаются вниз. На самое дно. И там твоё собственное отражение. Дно — ты сам.
Грабли… Грабли вины за несдержанность больно бьют по душе. Сколько раз можно твердить себе, что пусть они думают, что ты слабак, дурак, бесхребетный и безяицый, но на любые оскорбления и провокации надо просто повернуться на каблуках в направлении, заданном на сто восемьдесят градусов, и бежать, бежать, бежать…
Вдохнуть, выдохнуть, глубоко-глубоко. Посчитать слоненят, розовых единорогов или сколько долларов можно купить на тысячу гривен. Ещё вдох-выдох, вдох-выдох-вдох. Чтобы зарядить мозг кислородом, чтобы он хорошо работал и не поддавался живущему внутри зверю агрессии, чьи испражнения откладываются на душе чёрной коркой, которую не отмыть.
Муки совести хуже, чем сиюминутный порыв плюнуть желчью, которая нередко уже сгустилась до состояния ядовитой кислоты, в оппонента. Или вообще, применить рукоприкладство, ведущее часто к непоправимым последствиям.
«… ломается атлант, а следующим резким движением его обломки повреждают спинной мозг…» Как эхо из прошлого, которое не может никак отпустить.
Десять… девять… восемь… вдох… выдох… вон дверь… без таблички, белая... поворот на каблуках. Проём. А дальше чистый воздух. И дышать уже легче. Ну и пусть оппонент думает, что ты проиграл эту битву. Зато он не со свёрнутой шеей, а жив и здоров. Не обтекает после плевка желчным ядом и не желает тебе (в уме) самых страшных мук.
Сумрак коридора сгущается: кто-то подошёл к окну.
— Молодой человек, здесь не курят! — звенящий старческий голос разрушает царящую тишину, превратившуюся уже давно в гул аргоновых ламп.
В коридоре снова становится светлее.
Мир меняется, скользя по векторам пространства и времени. И всё, что внутри колбы мира, тоже трансформируется. Или нет?!.
Все, кого ты любил, кто тебе близок, становятся другими, будто чья-то страшная невидимая рука исказила их, надела странные маски, — изменила суть родных людей, превратив в незнакомцев.
Это пытка. Пытка — видеть, как причиняют боль или даже убивают того, кого ты любишь, это страшнее, чем оказаться на его месте. И возможности не смотреть нет, как и нет возможности скованному цепями по рукам и ногам что-либо сделать. Остаётся только кусать в кровь губы, ощущая во рту металлически-солёный привкус.
А может, это не мир искажается, а искажаюсь я сам? И не меня надо спасть от мира, а мир от меня?..
Открывается дверь с золотистой табличкой, наполняя полутьму коридора ярким светом, — будто выход в иные миры.
— Заходите! — звучит низкий спокойный голос.
Я поднимаюсь и портал поглощает меня. Дверь закрывается, и в коридоре снова воцаряется аргоновая тишина. Только табличка подмигивает платиновой надписью:
«Психиатр
врач высшей категории
Боков Олег Григоревич».
