Серёга выехал из села и подался по трассе до города. Дорога причмокивала его на разбитых участках, и утро хлопало по плечу ясным началом. В голове он решал сложную задачу – как уложиться в сумму, которая была в наличии, точно знал, что это надо измудриться, или объездить полгорода в поисках, где дешевле хоть что-то из списка. Они с Галей задумали сделать ремонт и переселить старшего сына-подростка в отдельную комнату, которая с самого начала, как они заселились в собственный дом, упавший им в руки по наследству от деда, так и не была отделана и обжита. А Галя хранила в ней свои закрутки на зиму. Малявка, дочь, мешала брату в приключении его первой любви, хотя и посещала она его исключительно по телефону. Сын попросил лишь свободы языка, чем обрадовал родителей, что любовь его парит в эфире, а не валяется под кустами на земле. Собственно, обрадовались все, даже малявая, ей показалось, что она выросла дней на сто за один час, всосав ушами родительские разговоры о влюблении сыновнем, и прикидки их по благоустроению и ремонту. А подслушивать его любовь она и так сумеет, только кружку к стене приставь. Жизнь даже интереснее для неё показалась, она уже знала, что хоть ухом, но будет присутствовать в комнате брата. Женское в ней уже колготилось, приспособиться и победить.

Вот и поспешилось Сергею пошнырять по магазинам, пока закрепилось семейное согласье на перемены. «А хороша кукурузика!» - Подумал он, проезжая мимо кукурузного поля. «Кукурузика» - было словом из детства, и набеги его с ватагой пацанят на кукурузные поля его сопливых дней катнули на его память сочной волной сладкого вкуса молочностных початков, а потом волной пожёстче, с сольцой, уваренной и вышпаренной. Вот и надумал он, и посластить, и присолить детям своим детство. Рядом с их селом давно уже ничего не сеяли, а лишь косили дуровую траву. К отцу вчера зашёл, получить справку о делах и здравии. Тот сказал: - Опять кругом лишайка на земле, сбрила коса земли волоса. И в воздухе свежей ноты нет, лишь блудовяленье сенное.

- Ты что, бать, - сказал Сергей, - корма!

А отец прицыкнул языком:

- Для мужикова ярма! ****ры рыщут, хрены ищут.

И ведь в точку сказал, пророчески.

«Прибаутный мастер отец, однако, слова ловит, как рыбак рыбу», - улыбается Сергей, и останавливает машину там, где кукуруза пырится ядрёней и гуще. Съехал на обочину, взял пустой пакет побольше, и пошел. Початки он выбирал внимательно, не щупая, а слегка обдирая с них шкуру, чтобы початки потом не высохли, а пухли дальше. Чувства опасности, стыда от производимого воровства, он совершенно не чуял, как и в детстве. Он всё отдалялся от дороги, набивая пакет початками. Тут он вдруг услышал, как орёт свиньёй баба где-то недалеко от него. Он напрягся, постоял, вслушиваясь. Визжит и визжит, а других шумов не слышно, и, вроде, визг не страдальческий, не от причиняемых кем-то мучений, а какой-то призывный, наглый и вызывающий.

Ольга развалилась в притоптанной кукурузе, раскинув ноги, и визжала. Под платьем её чернела неприкрытая первозданность космической трубы, чрез которую на землю сходили люди. Поодаль, в зарослях кукурузы, хихикали, лежащие на брюхе два пацанёнка. Время от времени они кидали в Ольгу початки кукурузы, но она не реагировали на их гранаты.

Серёгино любопытство потащило его на визг, и про кукурузу забыл. Продрался через заросли и увидел на вытоптанном пятачке бабу, расхристанную, облитую маслом вкусного, душистого пота с полевой горчиной, с голыми ляжками телесно здоровой бабы, полными и сильными, с заповедником страстей без ограды, замка и сторожа. Он отозвался на зов природы как глупый жеребёнок на ржанье лошади. Отбросил пакет с кукурузой и приближался всё ближе. Она увидела его и опять завизжала. Лицо простое, загорелое, искусанные, как бы обжаленные пчёлами опухшие губы, глаза – фиолетово-чёрные мелкие сливки, дикие, недородные, политые солнечным маслом, и припылённые угарным дымкой нутряной горячки, титьки укатились в подмышки. Выпырнула из себя страсть, шваркнула огнём по маслу, и зачадило…

- Ты чего, - спросил Серёга, - не понимая сути происходящего.

- Ребёночка хочу. До крика. Вот хочу и кричу. – Ответила она и снова завизжала.

Чувство жалости к ней, запах её пота, сучьей беспомощности вкупе со святой мечтой, сразили Серёгу, сдвинули разум к природному, пещерному естеству, когда всё отступает от человека, кроме яростной жизненности крови и плоти, отупляющей рассудок и отключающей сердце. Его прошпарила кипящая дрожь, и он стал больше, чем был, протыкая облекаемый его воздух. Он стал стаскивать штаны, будто собственную горящую кожу, так его пекло, говоря: «Будет тебе ребёнок». И почти уже снял их, точно до колен, как заросли кукурузы затрещали и из них как два чертёнка выскочили двое пацанят. От неожиданности Сергей упустил штаны, и они съехали с него на землю.

- Что за цирк? Что за западня, вашу и не вашу! – заорал Сергей.

Ольга приподнялась от неожиданности, сдвинула ноги и перестала визжать.

- Вы тут, лядь, что затеяли-то тут? – рассвирепел Сергей, он почти рычал, но от гнева забыл про спущенные штаны.

Пацанята сначала хихикали над ним, а потом осерьёзнели, и один сказал:

- Дядь, ты не ругайся. Она, - он кивнул на причину всего, - врёт. Ей не ребёночка надо, а … - Он покраснел и замолчал. – Ей надо… это самое ей надо…

- Понял, – сказал Сергей. – А вам чего надо?

- Ей ребёночка Бог за то и не даёт, что ей другое надо.

- Вам чего? Прокуроры! – опять взрыкнул Сергей. – Вы страшно испорченные дети, как я посмотрю. Развратники малолетние! У вас карандаши ещё не выросли, телом по телу писАть, а не пИсать, а ходите и подглядываете на то, что ей надо? – Тут, наконец, он понял, что стоит со спущенными штанами, поднял их, застегнул и стал снимать с брюк ремень.

- Я вам разума-то раздам по вашим жопам, может, до головы и дойдёт, чем вы тут занимаетесь? Страшнее всех ****ей развратные дети!

- Нет, дядь, не ругайся, - сказал один из бесстрашных, они оба не припугнулись на Серёгино бешенство, видно, и пострашнее мужиков видали, - мы не затем за нею ходим. Она, дядь, заразная. Она всех заразила, у кого ребёночка просила. А моего отца мать выгнала год назад за неё. И мы решили хоть кого спасти от неё.

- Спасатели хреновы! – проорал Сергей. – Значит, этой дуре задницу жирную надеру, да и передницу бы! – Он пошел к Ольге с ремнём в руке.

- Нет! – закричал мальчишка, побежал за Сергеем и стал вырывать у него ремень. – И её не трожь. Батюшка сказал, что грех не на ней, а на тех, кто к ней липнет, а она одержимая!

- Вот-те как! – Сергею стало жутковато. В голове пронеслось «Устами младенца истина глаголет». С чего его понесло снимать штаны и жалеть через блуд первую встречную бабу? Ведь у него жена любимая, дети, а вот что под кожей у него – скотство.

Он посмотрел на Ольгу. Она сидела с опущенной головой, как выключенная заводная кукла, не реагируя ни на чьи слова. Сидела, снуро глядя в землю пустыми, невидящими глазами, и била одной ладонью другую, словно вяло аплодировала отыгранному деищу. И это было самое страшное для Сергея. Она казалась ему неживой, вылезшей из-под земли, чудилось ему, что земля сейчас усосёт её обратно. К нему приступила отвратительная дурнота, хотелось проблеваться, срыгнуть влезшее в него потрясение души и тела.

- Спасибо вам, мужики, - сказал он детям. - А с ней что делать? Долго она тут будет хрены искать?

- Как чёрт ей прикажет, - ответил пацанёнок, вытирая пот, ведя рукой со лба до подбородка, заодно прихватив и пузырящуюся грязную соплю, а потом обтерев ладонь об штанину.

- Ну, вы тут не падайте духом, воюйте, ангелы, - сказал Сергей, и пошёл к машине не через протоптанную им тропу в кукурузе, а раздирая её заросли, словно со дна моря продирался он на поверхность, через окаменевшие в веках водоросли, чтобы заглотнуть затухающим дыханием огонь жизни, разлитый в эфире, раздробленный на атомы животворящего света. Вдруг снова раздался бесовый визг, ещё более громкий и занывный, который, входя в Серегины уши разбивался на явное прихохатывание . Сергей зажал уши руками, и уже без рук, раздирая грубые, крепкие заросли лицом, бежал к дороге. Это он чувствовал, что бежал, то есть делал необходимые усилия для бега, но на самом деле бежать было невозможно в принципе, можно было лишь продираться, сквозь ряды кукурузных стен. Однако, всему бывает начало и конец. Поле позади, он уже сидит в машине, словно в крепости, куда чужим нет входа. Он перекрестился дрожащей рукой, глядя на иконку, приклеенную к стеклу машины: «Истинно Спаситель», - сказал он. Посмотрел в зеркало на своё исполосованное дубинками початков лицо, словно бы впервые увидел самого себя. Внимательно так посмотрел, и глубоко, осознавая, что мало себя знает. Впервые с болью посмотрел на своё богатое причиндальное место, засадившее такое жгучее отвращение во влагалище души. Посидел минут пять, погружаясь в какое -то тупое, полуобморочное опустошение, и рванул машину. В город он не поехал. Ни до чего было на душе. Чем ближе он приближался к дому – тем настойчивей стала давить помраченная происшествием совесть. Она давила на него как накинутая петля. Было такое ощущение, внутренними глазами зримое картиной, – будто висит он на древе жизни, голый, повешенный за бабьи, потные ляжки, с вывешенным, мотавшимся как красная тряпка, языком, и расопухшей, фиолетово-багровой, кукурузиной, до колен. Зрелище было омерзительное и тяжкое.

Войдя в дом, он нашел жену на кухне, шарящей поварешкой в кастрюле. Галя повернулась с удивлением: - Что так быстро? - Но увидев лицо мужа, поняла, что случилось нечто страшное и небывалое. Она охнула и привалилась к нему.

- Что случилось? Говори! Нет, не говори, я не могу, не могу, не хочу!…

Сергей молчал. Ругал себя, что не смог спрятать с лица бурлящую внутри мерзость. Всё равно же – невозможно рассказать, что было, это разрушить жизнь всех четверых.

- Ты в аварию попал? Серёж, не молчи, не молчи! – Галочка стучала по его плечам маленькими, бархатными кулачками. – Сергей удивился, какие мягкие, воздушно-невесомые у неё руки, в то время как он чувствовал себя в железном панцире, так он напрягся в желании не выдать ей ничего, хотя хотелось броситься ей в ноги с покаянием…

- Да, попал, Галюш… Тормоза отказали…

- И что??? – Сергей смотрел на ужас, который он возложил на ёё лицо, и думал: «А если бы и впрямь авария, и кто-то вместо меня сказал бы ей, что я уже не муж ей, ибо мертвец. Нет, если есть жизнь после смерти, я бы не хотел видеть её страдания вдовы…»

- А ничего. Два ангела влетели в кабину и нажали на тормоза…

От упоминания ангелов ужас на лице Галочки расширился…

- С тобой все в порядке, Серёжа?!

Он вжал лицо в её мягкое плечо. – Успокойся, Галь. Все цело. Даже машина. - Он хотел бухнуться на колени и сказать жене прости, но нельзя было, никак нельзя. Нужно было ставить точку в происшествии и разговорах, он терял силу врать, он слабел…

И все же он сказал ей «прости», но совсем в другом тоне и жанре:

- Прости, я не в себе ещё. Словно душу вытряхнули. Пойду, посижу один во дворе. - Она согласно кивнула, как-то скукожившись внутри себя от страха.

Сергей вышел с облегчением, сел на лавку под дедовым дубом, закурил. «Как пёс вернулся на свою блевотину. И с Ниной почти так было… А теперь на кого его повело, скотом, на бабу эту безумную или на беса, владеющего ею? И верно сказал ребятенок, что грех на тех, кто к нему липнет. Как очухаться-то от всего? И можно ли рассказать мужикам – на кого они часто лезут, припрятавшегося в бабьих юбках? Обхихикаются, слушая.

Лето 2021

 

 

© Copyright: Вера Ветрова 3, 2021

Свидетельство о публикации №121080702458