ПАПАНЯ
- Папаня, - ныл ушастик,- папаня, - семеня за широко шагающим отцом. Тому надоела эта словесная лопота, он резко развернулся, рванул сына за руку , и так он и взлетел ему на плечи, почти акробатическим полётом.
- Только молчи, не ной.
Малец необидно затих на его плечах, которые увеличивали окружающий мир для него в невероятных размерах, он улыбался и таращил глаза, будто вкруг него происходило невероятное волшебство.
«Добился, упорная морда», - думал отец. Он любил сына, но тот достал его изрядно: «Покатай меня, папань!». Самое любимое дело у него – ездить на его шее. А шли по жаре, и в голове канителились срочные мысли. И Васька портил думать и соображать. А соображать надо было срочно – поскольку нагадил он вчера изрядно, и жена его, Люся-сан ночь перетерпела, а утром открыла дверь и послала очень далеко. А Васька выпрыгнул из квартиры за ним, потому что мать орала страшно, а отец тяжело сопел и молчал, и безопасность почуялась в отце, а не в матери. Мать погналась за ним по лестнице, но уловив, что с пацанёнком муж не наворотит новой дури, поспешила в дом. Степан схватил Ваську на лестнице как спасательный круг, как ясную надежду прощения и возвращения в дом. То есть, уже понятно стало, что выгнали не навсегда с ребёнком на руках. Он завеселел слегка, но вспомнив характер Люськи, ломовее его, ну прямо кипяточная баба, знал, что по возвращении всаживать она ему будет долго и больно.
Степан действительно чуял себя виноватым, и жену ему было жалко, а вчера не жалко, когда лил он на неё вчера словесную грязь и пугал выпрыгнуть из окна, если она снова запоёт разводную песню.
«Ну, пью я, но не больше, чем другие. Ну, ору по пьяному состоянию непотребства. Но я ж жизнь одним трудом знаю, и зарабатываю я больше, чем мне платят, и это Люське не объяснить. И самое обидное, что к пьянству она и лень мне припечатывает. Да видела бы ты, как я жилы на стройке рву. Дура, курица…»
- Мачутка, - сказал он сыну, повернув и запрокинув голову наверх.
-Тут я, - засмеялся мальчонок. - Ты меня, папаня, потерял что ли, где я?
- Потеряешь тебя такого, краба клещатого, - засмеялся отец. Он стащил его с плеч, поставил на землю и спросил всерьёз, глядя ему в глаза:
- Как отца спасать будешь, Васька?
- А тебя от кого спасать надо, папань? – удивился малец, видя вокруг себя солнечный день и обычное шевеление жизни.
- От самого себя, сын, и от матери твоей.
Мальчишка ничего не понял. Нижняя губа у него чуть отвисла и застыла, говоря о том, что он находился в серьёзном размышлении.
- Ну и что? – спросил отец.
- Сейчас подумаю, ещё думаю, - ответил пацанёнок. – Только чего-то не хватает, чтобы придумать, - поник он глазами.
- А не хватает тебе данных о состоянии души твоего отца, о сострясённом с ним приключении и о накале обиды матери твоей. Ну, на тебе данные, протокол события. – Он чуть помолчал и начал уверенно:
- Я пьянь у тебя, сынок, не синяя, конечно, трудовая пьянь. - Он остановился. - А пошли вон там на лавку сядем и поговорим по-мужски.
- Айда, - сказал мальчишка, погасив в себе радость, подстраиваясь под настроение отца.
Они сцепились за руки, два таких похожих лицом человека, два таких родных, впаянных в друг друга существа, перешли дорогу и сели на лавке у старой пятиэтажки. Степан не особо думал, что сказать пацану, каким языком и тоном, переводить ли взрослые мысли и чувства на детское понятие, или шпарить истинно по-мужски. Само пошло.
- Слышь, мужик. Мой самый родной мужик на свете. Дела дрянь. И надо какую-то точку ставить. И мне, и матери твоей. А какая может быть точка, если промеж нас ты и любовь? Значит – очередное многоточие. И скакать мне по этим многоточиям как по кочкам.
Он взглянул на сына. Тот сидел с полуоткрытым ртом и как бы подрос за минуты от серьёзности. Уши его слушали жадно, с надеждой уловить нить для собственных рассуждений, но ничего на них не попадало для их толчка и развития.
- Ты, папаня, прямо скажи, что натворил, а я тебе скажу, что делать тебе нужно.
Степан хмыкнул от уверенности сына в своём совете.
- Натворил я очередную пакость. Напился свиньёй и в резал в ухо дураку, соседу. По трезвой бы просто плюнул, а вот стал свиньёй и врезал. И знаешь, свинья та честная была, правильная, ему точно надо было рожу подправить за его поганый язык. – Тут он осёкся. Вспомнил, как сам вчера с Люсей язык свой поганил.
- А дальше что? – спросил малец с заинтересованным лицом, словно смотрел кино в голове со слов Степана.
- Дальше он домой пошёл, чудо раненый, - всего лишь карябка детская на шее, а тут выскочила из подъезда его жена и давай на моём лице блины жарить ладошками, била, бедненькая, со всех сил, старалась, пока не устала. А проще б было глаза мне вырвать, и по лицу рвануть пару раз, когтищи у неё как у тигрицы. Я её когтей лишь побоялся, потому что когти на лице двусмысленно читаются (он не стал договаривать, что когтями по лицу и любовь рвёт). .. А она не смекнул,а глупёха, - он засмеялся, - где её настоящее оружие.
Сын улыбался на его слова.
- Чего лыбишься?
- Ну смешно же, что тётенька тебя побила!
- Етить!
Мальчишка перестал смеяться.
- А дальше, папань,что?
- А дальше она ментов вызвала и меня увезли.
- А почему я это всё не видел? – удивился сын.
- А ты во время этого детектива у бабушки был.
- Ну, эх… - разочарованно протянул мальчишка.
- А мама что делала?
- А мама всё увидела на последней стадии развития, когда менты за мной приехали. - Мальчишка молчал и что-то себе думал.
- Дело дрянь? – Спросил отец. Мальчишка утвердительно кивнул и оба замолчали.
- Васьк, - толкнул Степан через минуту сына, - ну ты думаешь, как спасти меня или так сидишь? – Мальчишка встрепенулся от оцепения.
- Думаю, но не уверен, что правильно думаю.
- Я тебе подскажу, сын, как думать правильно. Когда лодка тонет, или дом горит, надо вытащить из них главное – себя и без чего тебе не жить никак, а лучше сдохнуть.
Такого выражения Степан никогда не видел на детских лицах. Ему аж страшновато стало от того, какие следы печатает на лице его сына его откровенность. Малец смотрел на него глубоко и пристально, с такой степенью серьёзности, которая выросла в немой укор и вопрошение чего-то невыразимого.
Степан отвернулся и быстро закурил. Мальчишка молчал. Ещё через минуту Степан спросил:
- Ну что скажешь, сын?
- Ничего ты не погибаешь. Не надо мне тебя спасать. Когда собака зимой у нас во дворе погибала, у неё другие глаза были, и молчала она, и только лизала щенят до смерти.
Степана объял ужас. Насквозь прозрел! Он и сам знал, что всё рассосётся, если Ваську Люся не оторвала от него, он знал, что соседи удовольствуются штрафом, ехидны мелкие, что пойдёт завтра на работу, что Люська всё простит в очередной раз.
«Чего ж я душу топором колупал ребёнку?» Он аж пропотел и закрыл лицо руками, но пальцы были раздвинуты как грабли, чтобы боковым зрением видеть, если сын вдруг побежит.
- Папань, ты чё? – испугался Васька.
- А ничего, - ответил отец голосом как из погреба.
- Нет, папань, чё? – Он стал требушить отца и дёргать за руки. Степан хотел вытянуть из себя: «Ну просто пожалей меня, пощади», но сцепил крепко разомкнутые пальцы и стиснул зубы. «Тварь тварей, нет названия, что с пацаном творю. Бери себя в руки, мудак, сопля гнойная. Сам бы таких стрелял, не долго думая».
- Да всё хорошо, сын. Успокойся, - повернулся к нему Степан, но не стал играть клоуна, делать весёлое лицо. – Просто бывает так погано, как собаке той твоей.
- А я собачонка её приносил, мама поплакала, а ты не разрешил… - «Вот ещё. Добил» - подумал Степан.
- Может, хватит? Поговорили, пора в путь, - сказал он, выправляя дрожащий голос в твёрдую ноту.
- Так я же не спас тебя.
- Спас, сынок, спас. Ты просто ещё не знаешь, что спасти можно ничего не делая, одним словом, и даже одним взглядом.
- Правда что ли? – удивился мальчишка.
- А то какая правда, самая правдная правда, самая верхняя, царь-правда! – Степан сказал это с таким искренним восторгом и воодушевлением, что мальчишка засмеялся, как всегда смеялся, лягушонком, во всю ширь лица расквасился его рот.
- Ей! Эгей! – смеялся он. – А если спас, то будь теперь самой быстрой лошадью на свете, - и он взобрался, встав на скамейку на спину отцу.
- Э-ге-гей! – крикнул он, и отец побежал. Как он побежал! Как молодой степной конь за своей первой кобылицей. Мальчишка трясся мешком на плечах и хохотал.
- Папаня, папаня, ты машину обогнал! Э- ге-гей!
- Только не опонось меня, сынок, - смеялся отец, - от сотрясения.
- Мальчишка заливался смехом. У большого дерева он сказал отцу:
- Тпру! Поешь травы!
Степан скинул Ваську с плеч, встал на колени и стал выгрызать траву с корнем и жевать её. Мальчишка смотрел на него с умилением. Потом подошёл и погладил отца по спине и по голове:
- Лошадь, настоящая лошадь ты, папань.
- Да скорее свинья копчёная, сын, - смеялся Степан, отплюнув траву.
- Нет, лошадь, - повторил восторженно- нежно Васька. – Победная лошадь.
- Ну, лошадь так лошадь, - согласился Степан. Он вырвал пучок травы: - Возьму себе на ужин. – Взял сына за руку и быстро пошёл к дому.
На звонок Люська открыла дверь мгновенно, будто и стояла под дверью. За это время кипяточная женщина вся выкипела, покапала слёз, умылась, даже глаза подмазала.
- Мам, а папа лошадь! – закричал Васька. – Как он бежал домой, машину обогнал!
- Вот как? Из свиньи конь? Ну-ну. – Сказала она на минимальной степени презрения, понятной лишь Степану.
- Ну, сын же правду говорит, - выцедил Степан, ещё бултыхаясь в своей вине.
- А, ну если Вася сказал, значит, правда. Значит, я тоже лошадь, кобыла бешеная. – Она вырвала из рук Степана пучок травы и прикусила её.
- А я, а я, а я ваш лшадёнок! – Визжал Васька, прыгая вокруг них, не видя их уже пластилиновые пульки, которые они пускали из глаз друг в друга.
- И маму покатай, папань!
Степан ловко схватил Люську в охапку, перекинул на плечо и стал бегать по комнатам. Васька пиявкой прицепился к его ноге, повис на ней, и отец бежал уже раскорякой. Избиенный сосед на их шум стал бить по батарее.
- Ты своё уже получил, - крикнул Степан в потолок, - уймися! Здесь победные лошади танцуют! – На этом слове Люська поцеловала его в ухо, соседа она терпеть не могла, и втайне радовалась, что именно её муж влепил ему недостающего умишка.
Лето 2021
