ВОЛОШИН
Цвет набежавшего вала роскошен,
чайка, спикировав, в пену ныряет;
бродит по бухтам в хитоне Волошин,
профиль его Кара-Даг повторяет.
Хамелеон, строгий мыс бесподобный,
что ты цвета то меняешь, то таешь?
Каждую тропочку, зная подробно,
здесь всё равно под конец заплутаешь.
А вездесущих дельфинов кульбиты,
а эта даль, что нежна, и резка, и
даже забытый мотив «Рио-Риты»
память тревожную снова ласкает.
Я здесь нырял в светлой маске подводной
грусть не прошла, а взошла ещё пуще;
образы прошлого нынче не модно
в строки пускать, но они вездесущи.
Ищет Эфрон сердолик для Марины,
дух Гумилёва зов странствия гложет;
тот Коктебель на гравюре старинной
судеб их горьких представить не может.
Дух Гумилёва, следы Мандельштама,
Анны Ахматовой речь, шелест пенный,
много душе говорит панорама
мест этих дивных, пейзажей нетленных.
В Доме Поэта скрипят половицы,
спят тамариски, айланты и туя,
помнит такие чудесные лица
лик Таиах, о Египте тоскуя.
О Киммерия, воспетая в мифах,
словом и кистью царил в тебе гений;
взмыл фейерверк звёздной полночью лихо
и разбрелись по созвездиям тени.
Я поброжу до зари в Коктебеле,
вспомню, какие пылали здесь страсти.
Эти холмы, что в твоих акварелях,
не о тебе ли мне шепчут, о Мастер?!!
