Последний концерт

Костас стоял у окна и рассеянно смотрел на улицу. Окно выходило на торговую площадь, но людей на ней в этот утренний час было мало. Хотя здесь уже давно, начиная с того самого злополучного апрельского утра, не наблюдалось обычного столпотворения. Зато по-хозяйски вышагивали, громыхая коваными сапогами, вооруженные военные патрули, которых, пожалуй, было даже больше, чем обычных пешеходов. Посреди площади серой громадой застыл танк, хищно ощерившийся жерлом пушки на жилой дом. Шел дождь, его капли глухо ударялись о стекло и ручейками стекали вниз. «Как слезы по щеке, - подумал он. - Погода тоже грустит о моей Элен».

- Элен, Элен… Где же ты? Прошу тебя, вернись… – в глухом отчаянье шептал Костас. Прошло уже три месяца со дня их знакомства, а как будто это случилось вчера…

 

Костас, студент архитектурного факультета Афинского университета, высокий худощавый парень с длинными курчавыми волосами и тонкими, выразительными чертами лица, пользовался повышенным интересом у слабого пола. Но по-настоящему он увлекался только музыкой. Эта любовь жила в нем с раннего детства. Костас прекрасно пел, играл на разных музыкальных инструментах, сочинял свои композиции. Любил и классическую, и народную музыку, а в последнее время целиком оказался во власти новомодного рок-н-ролла. С друзьями, Янисом и Георгиосом, они организовали рок-группу «Сыновья Одиссея» и выступали с концертами в клубах и кабаре. Как и их сверстники из других стран, сходили с ума от британских групп и, прежде всего, конечно же, от Beatles и Rolling Stones, и с удовольствием и неизменным успехом исполняли их хиты. Костас играл на ритм-гитаре, виртуозно исполняя и сольные партии, Янис специализировался на бас-гитаре, Георгиос – на ударных.

 

В тот вечер «Сыновья Одиссея» давали очередной концерт в студенческом клубе их университета. В толпе азартно танцующей молодежи Костас сразу заметил эту девушку и уже не мог оторвать от нее взгляда. Это была настоящая богиня, красивая, стройная и гибкая, с вьющимися каштановыми волосами и пронзительными карими глазами. А как она танцевала! Искренне, всем своим существом отдаваясь зажигательному танцу, этому мировому сумасшествию – рок-н-роллу, она чутким камертоном реагировала на каждый аккорд, на каждый сольный гитарный пассаж! Казалось, дышит танцем, как будто она сама и есть битловская баллада. Костас весь вечер видел только ее, пел только для нее, а сразу после концерта подошел познакомиться. У нее было замечательное имя Элени, но он на французский манер называл ее Элен. С того чудесного вечера их захватила, закрутила безумным вихрем и унесла на небеса счастья истинная, нежная и всепоглощающая любовь. Костасу даже не пришлось изменять своей прежней страсти – музыке, так как Элен её тоже очень любила, и стала для юноши настоящей музой, дарящей вдохновение самим фактом своего существования.

 

Уже через месяц состоялась свадьба, точнее - небольшой торжественный вечер в ресторане в кругу ближайших друзей. Молодые поселились у Костаса, в маленькой двухкомнатной квартирке почти в центре Афин. Элен училась в медицинском институте, и целые дни пропадала на занятиях, а вечером они встречались на репетициях или на очередном концерте «Сыновей Одиссея». Шел второй месяц их совместной жизни, а они все ещё не могли насытиться общением, каждый день и каждую ночь открывая друг в друге что-то новое. Было ощущение, что они единое целое. Стоило ему о чем-нибудь подумать, как и у нее появлялись те же мысли. Он шутил, и она в ответ устраивала ему веселые розыгрыши, он грустил, и она печалилась…

 

Костас никогда и не думал, что можно так сильно любить, и не в кино, а в жизни. Он души не чаял в молодой жене, и со временем его любовь только крепла. Все в ней вызывало у него восторг: и нежный голос, и бездонные лучистые глаза, прятавшиеся под шелком густых ресниц, и ироничные губы, и чувственное тело. Но ещё больше его пленила душа девушки. Порывистая и искренняя, весёлая и чуткая, Элен щедро дарила ему свою любовь и заботу. Она напоминала Костасу яркую бабочку. Так же легко и с кажущейся беззаботностью она несла радость и красоту в его повседневную жизнь. И так же была хрупка. Тронь неосторожной рукой радужные крылья, и их краски осыплются яркими чешуйками, а бабочка навсегда утратит не только свою красоту, но и способность летать…

 

Движимый беспокойством о здоровье любимой, Костас, сам не курящий, мягко пытался убедить ее отказаться от вредной привычки. Превращая свою воспитательную работу в шутку, говорил:

- Дорогая, ты же будущий врач. И как же ты будешь лечить больных, убеждать их вести здоровый образ жизни, если сама куришь? А если у нас появится малыш?

- Костас, милый, не переживай. Как только мы соберемся заводить маленького, так я сразу и брошу, клянусь, - она виновато улыбалась и примирительно целовала его в губы.

Однако, не одобряя, он ловил себя на том, что сам зачарованно наблюдает, как Элен выполняет весь этот ритуал: как элегантно достает из пачки сигарету, слегка щурясь, прикуривает от трепетного язычка пламени. Как грациозно держит ее длинными красивыми пальцами, глубоко затягивается и медленно выпускает сизые клубы дыма, рассеянно смотря куда-то вдаль, словно заглядывая в никому недоступные глубины своей души. И Элен действительно пыталась покончить с этой привычкой, стараясь сократить количество выкуриваемых сигарет, и, хотя бы не курить в присутствии мужа. Они были по-настоящему счастливы, и им казалось, что так будет вечно – они никогда не расстанутся, и вместе с ними всегда будут их любовь и музыка.

 

В то утро они проснулись как никогда рано, разбуженные каким-то необычным шумом и металлическим лязганьем. Подбежав к окну, не поверили глазам: в неверном свете пробуждающегося дня по улице бесконечной вереницей ползли, рыча и громыхая гусеницами как какие-то мифические мастодонты, танки. Они неторопливо выезжали на площадь, шумно разворачивались и оттуда разъезжались по улицам города. Костас посмотрел на календарь, чтобы запомнить дату - 21 апреля 1967 года, воскресенье. Он торопливо включил радио, передавали обращение некоего полковника Георгиоса Пападопулоса к греческому народу. Из речи следовало, что в стране произошла революция, и к власти пришло военное правительство во главе с этим самым Пападопулосом. Элен испуганно посмотрела на Костаса, затем прижалась к нему и тихо спросила:

- И что теперь будет?

 

Вскоре все стало ясно. В Греции произошел военный переворот или, как его "скромно" назвали сами военные, «революция 21 апреля, призванная вывести страну из состояния хаоса и разрухи». Путч «черных полковников» произошел почти бескровно. Уставшие от постоянных политических кризисов, преследующих страну в последние годы, жители Греции связывали с военными надежды на установление хоть какой-то стабильности. Так же свою роль сыграл банальный страх перед новым жестким режимом, который с первых же часов начал репрессии против потенциальных противников, включая массовые аресты людей, симпатизировавших левым и особенно коммунистам.

 

Костас и Элен с друзьями каждый день собирались и обсуждали в их уютной квартирке горячие новости. А они были совсем неутешительными. Военное правительство провозгласило главным лозунгом «Греция для греков-христиан» и наводило свой порядок железной рукой. Атеизм и западная попкультура, включая рок-музыку и движение хиппи, преподносились новыми идеологами как часть анархо-коммунистического заговора и властью не одобрялись, преследовались юноши с длинными прическами и девушки в мини-юбках. В стране были отменены все политические свободы, введена цензура, запрещены многие фильмы, песни, книги, картины. Во всех сферах общественной жизни насаждались национализм и ориентированность на православие. Так что Костасу и его друзьям пришлось отложить все репетиции и концерты «Сыновей Одиссея» до лучших времен. Молодые люди были в негодовании, но что они могли сделать? Костас однажды в сердцах заметил:

- Обратите внимание, что переворот начался в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля, точно в день рождения Гитлера, не кажется ли вам это очень символичным?

 

Как бы ни было страшно, но человек ко всему привыкает. Постепенно заработали магазины, возобновилась учеба в школах и университетах. Однако военное положение все еще не было отменено, сохранялся и комендантский час. На улицах хозяйничали многочисленные военные и полицейские патрули. Они могли схватить любого подозрительного, на их взгляд, прохожего, бесцеремонно затолкать в патрульную машину и увезти в неведомом направлении. Также неизвестной оставалась и дальнейшая судьба задержанных, хотя слухи на этот счет ходили самые мрачные.

 

Теперь Костас и Элен после учебы все вечера проводили дома. Он тихо наигрывал на гитаре, сочиняя новые песни и композиции, а она – читала книги и вязала Костасу свитер. Украдкой нежно и с тревогой поглядывала на мужа, опасаясь, чтобы он в запале не наделал глупостей. Гордый и свободолюбивый, как и все творческие люди, Костас не мог примириться с действительностью. Несвобода давила и угнетала, и лишь их любовь не позволяла ему совсем отчаяться и потерять надежду и веру в высшую справедливость. Они с друзьями уже подумывали о переезде куда-нибудь за границу, например, во Францию, в Париж, чтобы там выступать с концертами и своими песнями хоть как-то противодействовать ненавистному режиму. Но тут в их судьбу вмешался злой рок.

 

Великолепное весеннее утро. В цветущем благоухающем саду Костас в белых свободных одеждах играет на бузуки и поет романтическую песню. В отдалении, на чудесной поляне, несколько прекрасных девушек, также в белых одеяниях, собирают яркие весенние цветы. Среди них выделяется грацией и легкостью движений его Элен. Все дальше и дальше отходит возлюбленная вглубь цветочной поляны. Вдруг она громко вскрикивает и падает. Костас в тревоге подбегает и видит у ее ног большую страшную змею. Чудище, раскрыв огромную пасть с раздвоенным языком и длинными изогнутыми иглами ядовитых зубов, угрожающе шипит. Он схватил откуда-то появившееся копье и ринулся на змею, но она, захохотав грубым лающим басом, бесследно, словно растворившись в воздухе, исчезла. Костас склонился над девушкой, Элен была мертва. Он взял на руки бездыханное тело, горько зарыдал… и проснулся в холодном поту. Стал лихорадочно рукой искать Элен рядом с собой на кровати, но не находил. От испуга окончательно проснулся, открыл глаза и увидел жену, она одевалась перед зеркалом. Костас с облегчением выдохнул:

- Дорогая, ты куда?

- Я на пять минут, только сбегаю в лавку за сигаретами.

- Элен, прошу, не ходи. Сейчас позавтракаем и сходим вместе, - находясь еще под впечатлением сна, Костас боялся её отпускать.

- Ну, Костас, милый, я быстро. Это будет последняя пачка, я же обещала. А ты не вставай. Я прибегу, и мы еще с тобой поваляемся, – она смущенно улыбнулась. – И у меня для тебя есть один замечательный сюрприз! Думаю, тебе понравится. Я сейчас…

Он не успел ничего ответить, как хлопнула входная дверь. У Костаса внезапно защемило сердце. В тревоге встал и подошел к окну. Из-за угла улицы, на которой находилась табачная лавка, выходили редкие прохожие, потом проехал патрульный автомобиль…

 

Прошло пятнадцать минут, полчаса, час… Элен все не появлялась. Вдруг Костаса как будто ударило током, лихорадочно оделся и помчался в лавку, уже понимая, что случилось что-то непоправимое. Жены нигде не было, в лавку она тоже не заходила. Он обежал все прилегающие улицы, лавки, таверны, магазины, но его жены никто не видел. Лишь к вечеру нашлась одна свидетельница, которая утром гуляла с собачкой и наблюдала, как военный патруль остановил красивую девушку в короткой юбке, сделал замечание за неподобающий для православной гречанки вид и потребовал документы. Девушка возмутилась, сказала, что она взрослый человек и сама способна решать, в чем ей ходить, и обозвала их фашистами. Те, недолго думая, грубо сковали ее наручниками, бросили в патрульную машину и куда-то увезли.

 

Все последующие дни Костас и его друзья искали Элен, метались по тюрьмам, моргам, больницам, ездили на ипподром, превращенный новыми властями в концлагерь для политзаключенных, но никаких следов так и не обнаружили. Только через неделю, подняв все свои связи и влиятельных друзей, в общих списках политзаключенных им удалось найти Элен. Она, якобы, содержалась в одной из афинских тюрем, по иронии судьбы всего лишь в квартале от их дома. Костас обратился туда с ходатайством о свидании и разрешении на передачу, но ему было категорически отказано как в том, так и в другом, а также и в информации о ее здоровье и предъявленном обвинении. Было только сказано, что его жена является опасным государственным преступником.

 

Костас был в полном отчаянии. Помогли, как всегда, друзья. Оказывается, по соседству с Янисом жил один из охранников той самой тюрьмы - Андреас. Янис организовал Костасу встречу с ним, и тот пообещал, за определенную мзду, навести справки. На следующий день Андреас все подтвердил: действительно, Элен находится, в блоке для особо опасных преступников, и добраться до нее практически невозможно. Опять тупик? Но охранник обнадежил, сказал, что есть одна идейка, и он за тысячу драхм и две бутылки «Метаксы» может поделиться ею с Костасом. Ударили по рукам. Идея состояла в том, что через день, в четверг, у начальника тюрьмы майора Спироса Панайотиса будет юбилей, ему стукнет пятьдесят. Официальный банкет с родственниками и руководством состоится в воскресенье, а в четверг, то есть непосредственно в день рождения, Спирос устраивает пирушку для ближайших соратников в своем тюремном кабинете. Задача Костаса прийти в тюрьму и сказать, что он сын боевого друга майора и хочет поздравить с юбилеем. А дальше - уж как получится, все будет зависеть только от него, как он сможет договориться с начальником. На прощанье Андреас сказал:

- Только будь осторожней, парень. Этот Циклоп чертовки хитер и злобен, как ядовитая змея.

- А почему циклоп?

- Это прозвище. У него один глаз выбит, и он всем говорит, что потерял его на фронте. Но злые языки утверждают, что в пьяной драке.

 

В четверг утром Костас был уже у ворот тюрьмы. Сообщил дежурному, что пришел поздравить господина начальника с днем рождения. Часа через полтора Костаса пригласили к боссу, но сначала отобрали паспорт и тщательно обыскали. Затем повели по длинному и зловещему, с множеством дверей, лабиринту коридоров.

 

Просторный кабинет, с настежь распахнутой дверью, был набит офицерами. Костас сразу узнал Панайотиса по черной наглазной повязке. Это был крупный полный мужчина с широким лицом, оттопыренными ушами, приплюснутым как у боксера носом и толстыми мясистыми губами. Он сидел во главе стола, заставленного бутылками и закусками, и громким лающим голосом что-то рассказывал. Его рассказ то и дело перебивался заискивающим хохотом сослуживцев. Сопровождавший Костаса охранник оставил его у входа, а сам подошел к начальнику и что-то сказал на ухо. Тот молча, немигающим взглядом удава, посмотрел на гостя, поманил рукой и показал на место рядом с собой. Когда юноша подошел, Спирос спросил:

- Ты кто?

- Я Костас Ксенакис. Сын Димитраса Ксенакиса, он воевал вместе с вами против фашистов, - быстро ответил Костас.

- Не помню такого…

- А он вас помнит. Даже послал меня поздравить с юбилеем и передать небольшой подарок.

Костас суетливо полез в карман, Спирос рефлекторно напрягся. Молодой человек вытащил небольшую коробочку и передал юбиляру, тот сразу обмяк. Это была семейная реликвия Ксенакисов, передаваемая от отца сыну, массивный золотой перстень в виде печатки. Там была изображена красивая хищная птица с глазами из довольно крупных бриллиантов и выгравирована буква F, обозначающая слово Fenix. Это кольцо Костасу перед смертью передал отец с напутствием, чтобы хранил в семье и передал своему сыну. У Костаса это была единственная ценная вещь, не считая гитары, но он сомневался в том, что тюремщик оценил бы такой подарок, как гитара. Майор открыл коробочку, вытащил кольцо, внимательно рассмотрел его со всех сторон, одобрительно цокая языком, и попытался примерить. У него были короткие толстые волосатые пальцы, так что перстень с трудом удалось натянуть лишь на мизинец левой руки. Он хвастливо поднял руку, показывая собутыльникам подарок, те восхищенно зааплодировали.

- А почему отец сам не пришел? – с некоторым подозрением спросил майор.

- Болеет в последнее время, сердце прихватывает, - Костас старался говорить, как можно искреннее и выглядеть безобидным. Он никак не мог потерять единственную возможность увидеть Элен.

- А ты чего хочешь? – все еще настороженно взирая на юношу, продолжил допрос Циклоп.

- Вас поздравить хотел...

- А сам-то, чем занимаешься?

- Учусь в университете, сочиняю музыку, пою в ансамбле…, - начал рассказывать Костас.

- Поешь? – тут же его перебил грубый бас майора. - А какие песни? Эти, наверное, сатанинские, иностранные? Вон, какая у тебя прическа, как у этих волосатиков, рокеров! А ты вообще христианин?

- Конечно, христианин, а песни всякие пою, - Костас понял, что его надежда повисла на волоске.

- Парень, ну ты и наглец, - в голосе майора появились металлические нотки угрозы, единственный глаз колко, по-змеиному не мигая, смотрел прямо в душу.

- Да ты знаешь, куда пришел? Здесь содержатся враги христианской Греции, которые забыли свои корни! Продались всем этим коммунистам, анархистам и всяким там англо-американским хиппи!

У Костаса все похолодело внутри. Он никак не ожидал такого поворота событий. А тем временем тюремщик все больше и больше приходил в бешенство. Лицо, смуглое от природы, еще больше потемнело от гнева. Все испуганно затихли, чутко прислушиваясь к разговору.

- Отрастил, понимаешь, волосы и нагло заявился ко мне. Да ты знаешь, урод, что отсюда есть только два выхода – или ногами вперед, или на крыльях в небо? - майор засмеялся довольный своим экспромтом, остальные тоже с готовностью захихикали.

- Ну что вы! У меня не было никаких таких намерений, я хотел только вас поздравить…

- Не было никаких намерений? А вот мы сейчас проверим…

Спирос кого-то подозвал, наверное, адъютанта и что-то сказал на ухо. Тот убежал и минут через десять пришел с каким-то военным в черном халате и с чемоданчиком.

- Для начала тебе сделаем нормальную прическу. Потом дальше будем разговаривать.

Тюремный парикмахер, которым оказался тот самый военный в халате, прямо в кабинете за считанные минуты лишил Костаса шикарной шевелюры. После унизительной экзекуции майор критически посмотрел на студента и сказал с усмешкой:

- Вот теперь ты настоящий грек!

Все пьяно загоготали.

- На вот, выпей за мое здоровье, да не просто так, а произнеси тост!

- Да здравствует Греция! Да здравствует господин майор!

- Я что-то не слышу радости и особого энтузиазма в голосе, искренности в нем нет. Ну ладно, ты за меня выпил. А где подарок? Перстень – это отец твой подарил. А ты что подаришь?

- Я могу спеть для вас, - предложил Костас, хватаясь за последнюю соломинку.

- Валяй, но только пой наши, греческие песни. Если начнешь петь на иностранном языке – пристрелю!

Для подтверждения серьезности своих слов, Спирос вытащил из кобуры пистолет, снял с предохранителя и положил на стол. Костас терпел все эти издевательства из последних сил и был готов взорваться в любую секунду, а тут еще такой случай представился! Вот сейчас он может схватить пистолет и выстрелить в эту наглую, тупую физиономию ненавистного Циклопа. И только неотступная мысль об Элен удерживала от крайнего шага. Ведь Костас пришел сюда, чтобы хоть что-то узнать о жене, попытаться вытащить ее отсюда. И он все выдержит, и через все пройдет ради нее.

- Ну, давай, пой, чего ждешь? Если хорошо споешь, и мне понравится, выполню любую твою просьбу. Догадываюсь, что ты сюда не из-за подарка пришел. Но если не понравится - получишь пулю в лоб!

Майор опять отрывисто захохотал. Костасу показалось, что он уже где-то слышал этот отвратительный смех. Но о том, что впервые видел Спироса, можно было биться об заклад.

- А вы выполните свое обещание? – осторожно, чтобы не лишиться надежды, спросил юноша.

- Слово офицера, - Циклоп пьяно ухмыльнулся и подмигнул собутыльникам.

- Но мне нужен какой-нибудь музыкальный инструмент. Бузуки, например

Спирос распорядился, и инструмент вскоре принесли.

 

Костас начал петь. Он никогда еще так не пел, и никогда еще у него не было такого стимула для вдохновения. У Костаса опять, как в день знакомства с Элен, было ощущение, что он поет только для нее. Он пел все громче и громче. Спирос и его сослуживцы прекратили пить и есть, сидели не шелохнувшись, завороженные пением. Заключенные в камерах прильнули к тюремным окнам, даже сторожевые псы притихли. В наступившей тишине царили лишь голос юноши и музыка, воспевающие любовь. Внезапно с крыши тюрьмы слетели голуби и расселись на подоконниках кабинета, как будто специально, чтобы послушать Костаса. Прошло уже три часа, а он все пел и пел, пальцы были стерты в кровь, голос от напряжения звучал всё глуше, а Циклоп с собутыльниками требовали продолжения… Наконец, Костас сказал:

- А сейчас я спою новую песню, которую посвятил своей горячо любимой жене, песня называется: «К моей Эвридике».

И вновь запел, как будто и не было тех трех часов. Он уже не чувствовал боли в пальцах, ударяющих по окрашенным кровью струнам, и голос его был снова свежим и звонким. Костас пел о том, как страдает без любимой, как ему плохо, и белый свет не мил, и что он ищет ее днем и ночью, и будет искать всю жизнь, пока не найдет, и они непременно встретятся и обязательно будут вместе, если не на земле, то на небе… И как будто разгладились грубые лица тюремщиков, просветлели, появилась в равнодушных глазах какая-то чуждая им одухотворенность. А их души унеслись куда-то далеко-далеко, туда, где они были молодыми, любили и были любимы, были полны надежд и чаяний на добрую, светлую и счастливую жизнь…

 

Еще и еще исполнял Костас на бис эту песню. И уже совсем обессиленный и опустошенный замолчал, поклонившись. Слушатели, не сразу выйдя из транса, азартно и громко зааплодировали. Спирос тоже расчувствовался, по-отечески обнял юношу и сказал:

- Молодец! Мне и моим друзьям понравилось твое пение. Ты прямо как тот Орфей! И я сдержу слово офицера. Так зачем же ты ко мне пожаловал? Костас рассказал об Элен, когда и как она была арестована. Сказал, что она ни в чем не виновата, и если господин начальник будет добр, то разрешит им встретиться, а может быть, даже совсем отпустит ее домой.

Спирос подозвал адъютанта и что-то долго шептал на ухо, после чего тот куда-то ушел.

- Я все понял, выполню обещание и отпущу твою жену. Только есть условие: ты пойдешь через тот плац к тюремным воротам, - он показал рукой в окно, - не оглядываясь, а твоя жена последует за тобой. Но если до выхода из ворот тюрьмы ты оглянешься – её пристрелят. Ну что, согласен?

- Спасибо, господин майор! Конечно, согласен, и полностью полагаюсь на ваше благородство.

- Вот и хорошо. Сейчас приведут твою Эвридику. А пока - давай выпьем на прощанье. Налил себе и Костасу по полстакана узо – вонючей греческой самогонки. Они молча, не чокаясь, выпили. Тут вернулся адъютант и доложил, что все готово.

- Ну, с богом! Сейчас тебя проводят к выходу из здания, там сразу начинается плац. Ты медленно пойдешь, как мы и договорились, не оглядываясь. А я буду смотреть в окно, и, если оглянешься…- он ласково погладил рукой, лежащий на столе пистолет, - ну, ты все знаешь…

Когда Костаса выводили из здания, он краем глаза сбоку увидел высокую женскую фигуру в черном длинном одеянии с капюшоном на голове, полностью скрывающим лицо. У него ёкнуло сердце. «Неужели это Элен?» – с надеждой подумал Костас. Раздалась команда:

- Пошел!

Он медленно, весь обратившись в слух, с трудом, от страха и напряжения, передвигая одеревеневшие ноги, вступил на плац. Заслышав за собой тихие, легкие, явно женские шаги, обрадовался и немного успокоился. Прикусив до крови нижнюю губу, чтобы раньше времени не заговорить с Элен, шел по, казалось, бесконечному плацу, представляя, как совсем уже скоро обнимет любимую жену. Вот и конец плаца, Костас перешагнул через ограждавший его бордюр, сделал еще несколько шагов. Вдруг услышал, как Элен громко вскрикнула, видимо, запнулась за бордюр. Костас помимо своей воли машинально оглянулся, в тот же миг громко затрещала пулеметная очередь. Девушка вскрикнула еще раз и упала, скошенная пулями. Он, уже ничего не соображая, бросился к растерзанной свинцом фигурке, откинул капюшон и обомлел. Это была не Элен. Костас стоял на коленях перед только что погибшей девушкой и был в полной растерянности, совершенно не понимая, что происходит. Конечно, было безумно жаль эту неизвестную ему женщину, но с другой стороны, это значило, что его жена, еще возможно, жива…

 

За спиной раздался знакомый лающий смех, он оглянулся. Там стоял весьма довольный собой и своей шуткой пьяный Спирос с друзьями. И тут Костаса осенило, он вспомнил, где уже слышал этот мерзкий хохот.

- Я все понял, я тебя узнал. Это ты убил мою Элен!

- Что? Что ты сказал? Да, как ты смеешь, сопляк?

Циклоп выхватил пистолет и с яростью разрядил всю обойму в Костаса, но и на этом не успокоился. В бешенстве, сверкая единственным налитым кровью глазом, хрипя, потея и брызгая слюной, стал топтать коваными сапогами уже безжизненное тело. Но Костасу было уже все равно, его освобожденная душа стремительно летела к Элен, к его Эвридике. Для того чтобы, наконец, им снова встретиться, пусть и на небесах, и уже больше никогда не расставаться!