Глина 2021 год
ГЛИНА 2021 ГОД
* * *
Снежный обморок Летнего сада
и Михайловский замок зимы.
Не смогла бы сама Шахразада
сочинить этот город. А мы
по Литейному ходим на Стрелку,
или вдруг на такси просквозим
сквозь метели ночную побелку.
И вдыхая туман и бензин,
примеряем безумие Блока
и веселие пушкинских строк.
И ведёт нас дорога далёко —
далеко от людей
и дорог.
* * *
Свете Федулиной
Проходя сквозь кирпичные трубы
крематория лёгким дымком,
испаряются нежные губы,
чтобы стать глуповатым стишком.
Трали-вали, паршивые бредни
про несбыточный рай на земле.
И живёшь, как затерянный в бездне
астронавт на своём корабле.
О слова! Ненадёжная нычка.
Что останется? Ночь, огоньки
за рекой, поцелуй, рукавичка,
соскользнувшая с узкой руки.
А потом ничего — задубели
у «Авроры»: пальнёт-не пальнёт?
И пошли. Только ангелы пели
семь своих непростительных нот.
* * *
Ты уехала надолго —
может быть и навсегда.
Снится дальняя дорога
и ночные поезда.
И какая-нибудь заумь:
полюбил и будь здоров!
Снится мне Ораниенбаум,
в просторечии Рамбов.
Там, в промёрзшей электричке
с отъезжающей судьбой,
музы, бледные сестрички,
мне сказали: «Бог с тобой!
Дым описывай пожарищ,
страсти огненную цвель».
Улыбнулась ты: — Товарищ,
а проваливай отсель!
* * *
Ну, подумаешь, экая штука сердце!
От всего на свете найдётся средство:
можно взять в киоске кофейный микс.
Я никто в этом городе — мистер икс.
Там, на площади, клёнов листву сырую
гонит ветер и думает: «Очарую
человека, чтобы ночами пел
эту осень, не спал, в телефон гудел
самой чуткой женщине:
“Как ты, птичка?”»
И шумит на станции электричка.
Я себе говорю: — Остальное — дым!
Это прочерк, зияние, знак судьбы...
У скамейки растрёпанный ходит голубь,
и взыскующий купол небес расколот.
Из кафе таджики выносят хлам.
Что-то шепчет тот, что уже не молод,
«Будем жить», — читается по губам.
* * *
Мы бродим у Дворца, подкармливаем уток,
и пишем про любовь, и наблюдаем ход
по городу зимы и пасмурных маршруток,
потом пирог печём, и так проходит год.
Весь этот город спит, и словно околдован.
Всё движется во сне: огни, грузовики,
прохожие, кафе и улица Хохлова.
Здесь мы живём, живём Эпохе вопреки.
Эпоха, как вода, нас огибает с краю:
пригреешь эту боль, как змейку на груди!
Обманут? Ну и что! Нет, я не понимаю,
о чём печаль, когда
вся вечность
впереди!
* * *
Ой ты, мама строгая, мамочка!
Кругляшок бережёный, копеечка!
Рвань-портяночки, рвань-ушаночка
и на рыбьем меху телогреечка.
Как поёт Эвтерпина дудочка:
«Так прошла моя молодость-дурочка».
Стал я старый, нога железная,
в голове чугунина звякает.
Эх, житуха моя бесполезная!
Только ты меня, ангел, болезная,
не жалей. То не слёзы — то капает
лёгкий ситничек…
* * *
Вот человек — не то чтобы плохим,
но и хорошим не был. Ну и что же,
к нему приходит ночью Элохим,
и человек кричит ему: — О, Боже,
за что меня обидел Ты? — Кто? Я?
Ты получил сокровища — сочти-ка:
здоровье раз и два — семья… — Семья?
Смеёшься ты?.. И человек от крика
внезапно просыпается, встаёт,
готовит чай на кухне холостяцкой.
Колонка «Sony» с электронной цацкой
«Кармен» поёт, и голос депутатский
рассказывает скверный анекдот.
* * *
Рыцари нежного лада
и виноградной слезы,
белые ангелы ада —
все они пишут… А ты?
Словно какой-нибудь лишний
и бесполезный чудак,
пробуешь рифму Всевышний —
вишни. А дальше никак.
В тучи одетое небо —
звёзды летят из прорех.
Жизни предательский слепок
и алебастровый смех.
* * *
Коврик почистишь, накормишь кота
и сочиняешь небесную чушь.
Сколько таких околачивать груш
нужно ещё, чтобы стать, как МоцАрт?
Сам-то я кто? Бородатый кацап —
так… шантрапа, чувачок, голытьба:
что ни построю — гляди-ка, изба,
что ни сварю — всё равно ни куска,
как ни пою, а выходит тоска:
— Ба, сиволапая, ты...
* * *
Нас мало. Нас, может быть, трое…
Б. Пастернак
Как первая капля в полёте
дождя, оросившая луг,
вы в этой вселенной живёте,
прекрасная птица Симург.
Люблю вас — глаза ваши, речи,
и руки, сплетённые на
коленях, и узкие плечи,
и сердце на все времена.
А там на шоссе роковое
ложится полночная мгла.
Мне снится: осталось нас трое
и Адмиралтейства игла.
* * *
Не плачь, усталая душа!
Моё пальто на букву «ша»
давно истлело на помойке,
списали старый АКМ,
услали прапорщика в Кемь,
где он скончался от попойки.
Ну что же, можно, вроде, жить.
Я в Петербурге глупый жид,
зато в Израиле — убийца.
Хожу по Невскому, пою,
монетки нищим раздаю,
забыть пытаясь и забыться.
Не плачь, душа моя, не плачь!
Я тёртый всё-таки калач —
живу и в метрополитене
встречаю утром поезда,
горит еврейская звезда,
шестиконечная, о да,
во лбу моих стихотворений.
* * *
Как земля и небо, воистину, неделимы,
словно плод и семечко сердцевины.
После смерти не очень-то разберёшь —
под ногами месиво жирной глины
или прах святителя. Ну и что ж,
вырастает дерево из могильной,
потерявшей имя своё, земли.
Только сердце это принять бессильно,
и горит всю ночь на столе светильник —
угловатой нежностью изобильна,
вяжет речь свои алхимические узлы.
* * *
Николаев Сергей Анатольевич — без
имени, человек-никто.
То ли ангел страдающий, то ли свирепый бес,
а скорее всего, ни то, ни то,
но звучащая пустота — сплошное «о-о-о»,
уходящее в синеву. «О-о-о», — осенённый перьями,
узкий шорох январского снегопада,
крыльями мотылька, июльскими яблоками нагретыми
выкликающий влажные звёзды голос ночного сада.
А фамилия человека была Серебряный
и постепенно забылась, да ладно!
